седло, словно Гнеда была не тяжелее Негаши.
— Не боишься, что засмеют тебя, боярин? Ужели не зазорно самому пешему идти, а берёзовоногую мужичку катать? — не смогла она сдержать язвительных слов.
Бьярки ничего не ответил, лишь прихлопнул Усладу по холёному боку и зашагал рядом. Гнеда заметила, что они отправились не по короткому пути, которым уехала Славута, а длинным, обходным.
Некоторое время юноша молчал, и это позволило девушке вернуть покинувшее её было самообладание и успокоиться. Снег приятно похрустывал под копытами кобылки, которая шла мягче и плавнее Пламеня.
— Виноват я перед тобой, Гнеда, — вымолвил, наконец, Бьярки, когда дорога завернула и сделалась более уединённой.
Девушка недоверчиво покосилась на юношу и встретилась с его ясными глазами. Это был первый раз, когда он назвал её по имени.
— Права ты была, пеняя на мою гордость. Ты задела меня за живое, а разве не я первый думал тебя на глум выставить? Ты отца не покинула в опасности, а я ведь до сей поры тебя не поблагодарил. — Молодой боярин остановился. — Спасибо тебе. — Он поклонился до земли, как когда-то его мать. — А что до всего прочего, — продолжил он, выпрямившись, — прости меня. И за речи мои несправедливые, и за обиды многие, и за то, — он на миг отвёл глаза, — что в конюшне натворил. Клянусь, больше не трону тебя. Прости и не держи зла.
Бьярки замолчал и теперь смотрел на Гнеду, напряжённо ожидая ответа. Костяшки его голых пальцев, сжимающих задубевший на морозе повод, побелели от холода, и девушка удивилась своему желанию коснуться покрытой царапинами, огрубелой кожи и согреть её.
— Я не держу зла, — ответила она, с усилием отводя взор от ладоней Бьярки, и лицо юноши просветлело и разгладилось.
— Прощаешь меня? — недоверчиво спросил он.
— Прощаю, — кивнула девушка.
Бьярки облегчённо вздохнул, словно с его плеч свалился тяжёлый груз. Он быстро провёл рукой по волосам и снова тронулся в путь. Некоторое время они двигались в молчании. Вдалеке уже показались островерхие крыши усадьбы, когда юноша вдруг снова остановился, и Гнеда увидела, что он опять помрачнел. Не глядя на девушку, Бьярки глухо сказал:
— Об одном прошу, забудь его.
Гнеда замерла. Всё её благостное спокойствие после примирения как ветром сдуло.
— Даже если и вправду люба ты ему, сама знаешь, не позволит ни батюшка, ни бояре взять тебя водимой. — Он сжал зубы и смотрел себе под ноги. — А женищем стать — совсем гордости не иметь. Коли прознает князь, прогневается, будет беда. А не прознает, то сам Ивар тобой наиграется и к другой переметнётся. Не ты первая, не ты последняя.
— А ты всех от княжича отваживаешь или только обо мне так печёшься? — сгорая от стыда и злости спросила Гнеда.
— Только о тебе, — негромко ответил Бьярки, встречая её взор.
— Вот спасибо за честь, боярин! Только ты тут княжича судишь-рядишь, а сам-то мне сватов что-то не заслал. — Голос девушки звенел насмешкой, но в глазах стояли слёзы.
Бьярки сглотнул и, превозмогая себя, ответил:
— И за это тоже прости меня. Не напрокучу тебе больше.
Гнеда горько рассмеялась.
— Ну что ж, благодарствую за совет твой и за участие, господин мой Брячислав. А гордости, может, у меня и вовсе нет, так это и не твоё дело. — Она словно не заметила блеснувший взгляд Бьярки. — А теперь трогай, прошу тебя, озябла я.
— Не в добрый час ты к нам пожаловала! — вырвалось у юноши. Он смял ворот рубахи, словно ему тяжело было дышать. — И хотел бы я больше тебя не видеть, да как подумаю о том!..
Бьярки стиснул в руке повод и, тряхнув русыми кудрями, быстро зашагал к дому.
***
Ветер свистел в ушах, и кровь стучала в виски, заставляя сильнее подстёгивать Баюна, вороного мерина, который тоже опьянел от скачки и теперь безрассудно мчался вперёд, яростно закусив удила, роняя на талый снег клочья белой пены. Ивар получал наслаждение от близости опасности, она возбуждала его, и княжич презирал тех, кто избегал её. Он не боялся смерти, сознавая, что рано или поздно она настигнет всякого, и предпочитал быть убитым в честном бою, нежели лишиться рассудка от старости или быть заживо изглоданным болезнью. А, может, каким-то звериным чутьём Ивар знал, что гибель его ещё далека, потому и не ведал настоящего страха.
И всё же лошади понемногу уставали. Их копыта вязли в рыхлом крупитчатом насте, и княжич уже понимал, что им не догнать сарынов на лёгких тонконогих кобылках. Тем более что, чем дальше они уходили за ними в поле, тем сильнее была вероятность попасть в подготовленную засаду. Уж Ивар-то знал. За свои два с небольшим десятка прожитых лет он успел хорошо познакомиться с народом, постоянно маячившим на границах княжества, и выучить его повадки.
Степняки были коварны. Да, пожалуй, если требовалось бы одно залесское слово, чтобы описать их, это было бы коварство. Их обещание, данное чужеземцу, ничего не стоило. О вероломстве этих плосколицых людей, самый прищур раскосых глаз которых говорил о природной хитрости, можно было слагать бесчисленные басни, и при дворе отца так и делали. Всё своё княжение Войгнев провёл на шатком мостке, где следовало удерживать равновесие — иногда мечом и секирой, иногда — подарками и лестью.
И нынче, когда княжич со своей небольшой, но отважной и верной дружиной гнался за наворопом кочевников, на который они случайно наткнулись прямо посреди лова, Ивар уже прикидывал в уме, что всё это значило. В их отношениях с Полем продолжалось длительное затишье, но, кажется, сарыны подняли голову, не иначе как заслышав о нездоровье князя.
Нет, нужно было поворачивать. Они позволили себе чересчур увлечься погоней и заехали слишком далеко своим малым отрядом. Лазутчиков уже не догнать, а в беду по лихости попадать не следовало. Умение трезво рассуждать и вовремя остановиться даже в самом пылу отличало Ивара, и за это его уважали и слушались.
— Тпру! — закричал княжич, натянув повод, заставляя Баюна встать как вкопанного. — Отрыщь!
Воины, разгорячённые скачкой, неохотно подчинились, и лишь Бьярки, обогнавший всех прочих, некоторое время продолжал бег, пока его не остановили окриками и свистом.
— Поздно. Ушли они, — коротко бросил Ивар ожидавшим объяснения дружинникам.
Большинство было недовольно, ведь они, как и сам княжич, лишь разъярили кровь ожиданием сечи,