ничего плохого, он защитил Гнеду, он сдержал своё слово, он был достойным любви. Он был её суженым, не Бьярки. Она не могла любить парня, стоявшего напротив и жадно глядящего в её очи, ожидая своей участи.
Гнеда несколько раз моргнула, и заиндевевшие ресницы легонько царапнули веки. Она мешкала, прежде чем сделать вдох, чтобы ответить, но Бьярки вдруг разжал руки, выпуская её на свободу. Гнеде показалось, что последняя кровь отхлынула от его щёк, делая лицо боярина мертвенно-бледным.
— Доброе молчание чем не ответ, — глухо проговорил он, глядя куда-то под ноги.
Бьярки отошёл на шаг назад и рывком снял с себя полушубок. Так же резко он накинул кожух на девушку, не касаясь её, и туго затянул поясом. Только сейчас Гнеда осознала, что её колотит от холода. Боярин вдруг громко свистнул, заставив девушку вздрогнуть.
— Жирко! — выкрикнул Бьярки, и в его голосе опять была обычная жёсткость и властность. Он ни разу не взглянул на девушку, словно вместо шубы облачил её в плащ-невидимку.
Из дровней, стоявших неподалёку от избы, появилась заспанная голова отрока в шапке набекрень. Он разгрёб ворох шкур, под которыми лежал, и осипшим со сна голосом ответил:
— Я тут, господин.
— Отвези домой... — Бьярки осёкся, будто бы имя Гнеды жгло ему язык, и он просто кивнул на девушку.
— Слушаю, господин, — живо ответил мальчишка, вылезая из саней и принимаясь запрягать лошадь.
Бьярки сорвал берестяную личину и отшвырнул её в снег, а затем в два шага растворился в ночной мгле. Подошедший Жирко растерянно смотрел на то место, где скрылся его хозяин, а Гнеда никак не могла отвести взгляда от страшных, обведённых углём глазниц, уставившихся в усеянное крупинками звёзд чёрно-синее небо.
28. Волчья свора.
Скотий бог наконец отшиб рога зиме, и она, комолая и обиженная, начала отступать назад, в полуночные страны. Хозяйки напекли праздничных караваев, которыми угощали дожившую до весны скотину, а для домочадцев было от души наварено пива. Оживился и торг, за справедливостью которого тоже присматривали в эти дни высшие силы.
Всякий хозяин, ожидавший объягнения овец, старался раньше остальных зазвать в свой двор овчара, чтобы тот вечером окликнул показавшиеся звёзды, попросив у них богатого приплода.
Даже самые нерасторопные девушки непременно поднимались до света, спеша позарнить пряжу на утреннем морозе, ведь без молчаливого благословения Денницы нитка никогда не бывала безупречно белой и ровной, а каждый рачительный хозяин выставлял заготовленное для сева зерно на три утра, чтобы урожай выдался обильным и спорым.
На взлобке у реки возвели высокие горки, и день-деньской ребятня, а к вечеру и по неделям и молодёжь забавились, съезжая с ветерком на рогожах и салазках. Нынче и Гнеда со Славутой отправились покататься с малышами. Бойкие близнецы лихо правили загодя выдолбленными и обмазанными скользким назёмом корёжками, а маленькую Негашу мать не пускала на гору одну, и с ней в устойчивой и похожей на корыто лодейке спускалась Гнеда, давно не чувствовавшая себя так беззаботно и радостно.
Звонкий крик девочки разом скомкал всю легкомысленность мига:
— Стрыйко Бьярки!
Бестрепетно откинув обнимавшие её ладони Гнеды как что-то надоедливое, Негаша с радостным воплем кинулась в объятия своего дяди, который тут же взял её на руки и, покружив в воздухе, принялся подбрасывать вверх. Отряхнув колени от снега, Гнеда подошла к стоявшей поодаль Славуте, с умилением взирающей на заходящуюся в восторге дочь. Гнеда не могла заставить себя поднять глаза на Бьярки, словно была виновата перед ним. В последний раз она видела юношу краем глаза и издалека, когда он шёл по двору в одной рубахе, мокрый и зардевшийся после купания в ледяной проруби, где с другими бывшими окрутниками смывал с себя скверну колядного ряжения.
— Покатай меня, Бьярки! — принялась упрашивать Негаша, и боярин, помешкав мгновение и мельком взглянув на Гнеду, подхватил племянницу.
— Ну, держись, озорница! — весело прикрикнул он, усаживаясь в лодейку и надёжно устраивая девочку между своих колен.
— А ты что? — легонько толкнула в бок Гнеду Славута, когда хохочущая парочка умчалась вниз. — Катайся!
Гнеда лишь помотала головой. С приходом Бьярки веселье улетучилось. Против воли её взор тянулся к нему, и на сердце отчего-то становилось тягостно при виде того, как юноша возится с девочкой. Под горой его заприметили племянники, и теперь Бьярки барахтался в снегу с детворой, а его заливистый смех разносился далеко по скованной льдом реке. К ним подошли несколько девушек, и по нарядным платкам и пышным шубкам Гнеда узнала стайку Звениславы. Раздались радостные возгласы, и подруги прыснули в дружном смехе, а звук мягкого, высокого голоса Бьярки среди них больно кольнул Гнеду. Славута, быстро посмотрев на девушку, окликнула слугу, велев ему бежать в усадьбу за санями, чтобы ехать домой.
Когда, наконец, после долгих увещеваний и посулов Славуте удалось уговорить детей оставить забаву и усесться, на горе уже начало смеркаться, и место малышни заняла молодёжь, гулявшая не с меньшим задором и страстью. Слышалась шутливая ругань, смех и песни, с глухим треском стукались друг о друга юркие корёжки, и там и тут хлёстко звенели поцелуи, которыми парни заставляли расплачиваться девушек за катание.
Гнеда садилась последней, и она едва успела поставить ногу на облучок, когда сзади прозвучал голос Бьярки:
— Сестрица Славута, дозволь мне самому нашу гостью проводить.
Гнеда краем глаза заметила подпрыгнувшие брови подруги и обернулась. Судимирович стоял, держа под уздцы Усладу, приветливо поводящую хорошенькими ушами. Бьярки, хотя и обращался к Славуте, смотрел на Гнеду. В его взоре была решимость и вместе с тем спокойствие. Былая хвороба, кажется, совсем оставила юношу, он держался ровно, расправив плечи, и здоровый румянец шёл к его бледной коже.
— Её саму испросить надобно, — ответила Славута, и Гнеда рассердилась, услышав в голосе подруги неподобающую игривость.
— Добро, — негромко, но отчётливо сказала она, слегка отталкиваясь от саней.
— Вот и ладно, — удовлетворённо согласилась Славута. — Трогай!
И их с разомлевшей, позёвывавшей Негашей под хохот близнецов откинуло на спинку, когда лошадь резко дёрнула, поспешая домой.
Гнеда до последнего провожала взглядом удаляющийся возок, цепляясь за него, словно за соломинку, лишь бы не смотреть на боярина, молча стоявшего напротив. Но Бьярки надоело ждать.
— Садись, — велел он, подставляя руки, чтобы помочь ей взобраться на кобылу.
Девушка, усмехнувшись одним уголком рта, послушно поставила ногу в его ладони, и Бьярки легко подтолкнул её в