— Ты сделал все это, — продолжил Гарри, кивнув с одобрением, удовлетворением и еще кучей всякого хорошего дерьма, которое я не смог уловить. — Ты преодолел все трудности, сынок. Я могу с уверенностью сказать, что, глядя на ту жизнь, которую ты построил для себя, ты действительно победил.
На моих губах появилась ухмылка, когда я вспомнил наш с Рэй недавний разговор.
«Если ты выиграешь, то выиграю и я».
Но мысли о том утре — ленивом сексе и взволнованных слезах — напомнили мне о нашем последнем дне, проведенном в ее доме. Это напомнило мне о том, почему они на самом деле были здесь, спали в моих комнатах и ужинали на моей кухне, а не у себя. Рэй любила меня — я это знал, — но не из-за этого мы строили жизнь под одной крышей.
Это было из-за монстра.
И какую бы счастливую жизнь мы ни нашли для себя здесь — с вечеринками по случаю дня рождения, барбекю и огородами, полными домашних овощей, — она никогда не станет постоянной и реальной, по-настоящему нашей, пока не исчезнет этот монстр.
Или мы сами.
* * *
— Итак, что вы, ребята, собираетесь делать? Просто спуститесь по Саунд и посмотрите, что можно поймать? — забавлялась Рэй, сидя со скрещенными ногами на кровати, которую мы теперь называли нашей, пока я доставал коробку со снастями с верхней полки шкафа.
Я усмехнулся.
— В общем-то, да. Говард утром привезет пару удочек, чтобы мы могли пользоваться ими, пока не купим свои.
Рэй смотрела, как я опускаю тяжелую металлическую коробку на кровать, наклонив голову и изобразив ту улыбку, которая, как я теперь понял, означала, что она думает о том, как ей повезло — по какой бы то ни было причине.
— Знаешь, я бы никогда не приняла тебя за рыбака.
— Ну, — я расстегнул две застежки с металлическим щелчком, — на самом деле это не так. Это просто то, что мы с дедушкой делали летом. Он был настоящим рыбаком, а я, — крышка со скрипом открылась, открывая взору поплавки, крючки и лески, которых я не видел пару десятилетий, — ездил с ним.
Воздух покинул мои легкие, когда я уставился на все эти вещи, эти маленькие дешевые безделушки — некоторые из них проржавели, но у меня никогда не хватило бы духу выбросить их, — которые ничего не значили ни для кого, кроме меня. Каждая из них, казалось, пробуждала еще одно глубокое воспоминание, и я поднял каждую из них, чтобы рассказать о ней Рэй.
— Вот этим, — произнес я, взяв в руки большой колючий крюк с четырьмя зубцами, — я проткнул кожу над коленной чашечкой, когда мне было девять лет.
Рэй поморщилась.
Я взял в руки деревянный подсачек в форме яйца.
— Дедушка убедил меня, когда мне было лет пять, что это настоящие яйца, отложенные водоплавающими птицами.
— Боже мой, — сказала она с легким смешком. — Это так мило.
— Да, я был очарователен, — пошутил я, поднимая круглую ярко-зеленую приманку. Такую, которая никогда не должна была опускаться в водоем.
У меня перехватило горло, когда я повертел ее в руках, и когда Рэй спросила меня, что это такое, откашлялся и растянул губы в улыбке.
— Я сделал это для него на День отца, когда мне было…
Я набрал полную грудь воздуха, пытаясь вспомнить. Жаль, что не могу позвонить дедушке и спросить.
— Боже, мне было три, может, четыре года. Я слепил его из глины, «Плей-До» или чего-то еще в детском саду, и все, что помню, это как бабушка говорила мне, как я горжусь им. Ходят слухи, что я не мог дождаться, чтобы подарить его ему, и поэтому он получил его за несколько дней до Дня отца.
Суровое действительность жестокости времени ударило в мое сердце, с каждым ударом все сильнее напоминая, что моего дедушки сейчас нет рядом. Чтобы увидеть, как я передаю этот факел, как мы вместе проводим время. У него никогда не было возможности увидеть меня в роли отца для кого-то — биологического или нареченного — и, черт возьми, это было больно. Так больно, что мне пришлось несколько раз прочистить горло и занять руки, опустив маленький фальшивый поплавок обратно в коробку и подняв поднос, чтобы найти другое сокровище. То, которое поразило сильнее и глубже.
— Ах, черт, — пробормотал я, вытаскивая старую фотографию. — Я даже не знал, что он хранил это здесь.
Честно говоря, я вообще никогда не заглядывал под поднос. Дедушка всегда говорил, что мне это не нужно, что все, что мне нужно, находится наверху, и он никогда не ошибался. Но сейчас, глядя на фотографию дедушки, где он изображен несколько моложе меня и держит на руках меня, совсем маленького, я задумался, что еще может быть спрятано внутри.
— Можно посмотреть? — мягко спросила Рэй, протягивая руку.
Я передал ей фотографию, что вызвало мгновенную улыбку.
— О Боже, — ворковала она, касаясь ее поверхности. — Ты был самым милым ребенком.
— Что, черт возьми, случилось, да? — Я изобразил дразнящую ухмылку, чтобы скрыть эмоции, которые неумолимо угрожали захлестнуть меня.
— Не, — ответила Рэй, все еще глядя на сладкий момент между мной и дедушкой, навсегда застывший во времени. — Ты просто превратился из милашки в горячую штучку.
Хмыкнув, я достал старую открытку — поздравительную открытку на юбилей от бабушки — и нашу фотографию втроем с моего первого причастия. Затем, как раз когда собирался прокомментировать, что в его шкатулке с сокровищами не было ничего от моей матери, кое-что еще привлекло мое внимание. Что-то под последним памятным знаком — фотографией нашей старой собаки Салли.
— Что… за хрень… — Я бросил фотографии и открытку на кровать, осторожно вынимая пистолет.
Улыбка Рэй быстро сползла с ее лица.
— Солджер, это пистолет?
Конечно, она знала, что это пистолет. Я держал его прямо перед ее лицом, вертя в руках.
И все же я медленно кивнул и сказал:
— Ага.
— Ни за что. Нет, — решительно покачала головой Рэй. — Мне очень жаль. Знаю, что он принадлежал твоему дедушке. Но я ни за что не соглашусь, чтобы эта вещь находилась в одном доме с моим сыном. По крайней мере, если пистолет не будет заперт и спрятан где-нибудь.
— Я даже не знал, что он здесь есть, — стыдливо признался я, не имея ни малейшего представления о том, что делать с этой чертовой штукой. — Я не знал, что у дедушки был пистолет.
«Боже, это вообще было законно?»
«Зачем он вообще у него был?»
— Ну, эм, мы можем от этого избавиться? — Рэй заламывала руки под моей футболкой, в которой она спала.
— Да, — пообещал я, твердо решив. — Я просто уберу его обратно в шкаф, пока не решу, что с ним делать. Я поговорю с Патриком.
— Пожалуйста, спрячь его, — умоляла она меня, и я удовлетворил ее просьбу, спрятав его в стопке запасных простыней.
Но хотя никто из нас не говорил об этом, мы оба знали, что ни за что не забудем, что пистолет там, пока он не исчезнет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ОДИН — ЭТО СМЕРТЬ
Давным-давно, еще в 1600–х годах, некоторые люди верили, что количество воронов в стае может определить их судьбу.
Один означал смерть или катастрофу — что-то в этом роде; два — радость, хорошие события; три или четыре определяли, будет ли у кого-то девочка или мальчик… и так далее.
Об этом я прочитал в одной из книг в библиотеке «Уэйуорда» и, помнится, тогда подумал, что это безумие. Что люди когда-то так мало знали о жизни, науке и просто о том, как все устроено в целом, что они чувствовали, что им нужно посмотреть на птиц на долбанном дереве, чтобы понять, что, черт возьми, происходит, когда Джейкоб или еще какой-нибудь хрен сваливался с летальным случаем чахотки.
Но сейчас, когда мы с Ноем шли к берегу с ящиком для снастей и удочками наперевес, я смотрел на одинокого ворона, который, казалось, следовал за нами, и мне стало интересно…
«Что, если они что-то задумали?»
— Эта птица меня пугает, — признался Ной, не понимая, что творится у меня в голове.