— Я люблю тебя.
Последняя тарелка выскользнула из ее рук и упала на место Ноя за столом, когда она повернулась ко мне лицом, ее губы приоткрылись, а глаза уже наполнились новыми слезами
— Что?
Теперь, когда эти слова прозвучали во вселенной, моя грудь наполнилась новой уверенностью, чувством свободы, когда я сжал ее плечи в своих руках и повторил:
— Я люблю тебя, — четко выговаривая каждое слово и наслаждаясь ощущением каждого из них на моем языке.
Рэй зажала рот рукой, смеясь сквозь слезы.
— Не знаю, почему я так удивлена. Я уже знала… То есть думала, что знала, и…
— Что вы, ребята, делаете? — Ной вошел в комнату, оглядывая нас с нахальством угрюмого подростка.
— Я люблю твою маму, — гордо заявил я, и он встретился со мной взглядом, понимающе скривив губы.
— Давно пора, — пробормотал он, опускаясь в кресло.
— И тебя я тоже люблю, Ной.
Его взгляд быстро метнулся ко мне, отвлекаясь от блюда с запеченной рыбой и овощами. Мне было больно видеть его замешательство, как будто он все еще не мог понять, что моя преданность его матери распространяется и на него. Ной сглотнул, облизнул губы в нерешительности, а затем кивнул, не сказав ни слова.
Рэй прижала ладони к моим щекам, и я запечатлел поцелуй на ее губах.
— Спасибо, — прошептала она на выдохе.
— Не благодари меня за то, что я все равно бы сделал, — ответил я, прежде чем поцеловать ее еще раз.
Мы сели вместе, готовые насладиться едой, которую Ной поймал днем ранее. И пока они угощались и улыбались друг другу, вступая в эту новую главу наших отношений, я улучил момент, чтобы спокойно посмотреть на них. Позволить осознать, что в каком-то смысле мы стали семьей. Я любил этих людей. И выбрал их, как когда-то выбрал маму Билли, но на этот раз они выбрали меня.
«Это мой любимый день», — поймал себя на мысли я. — «Это лучший день в моей долбанной жизни».
И тогда я еще не знал, что это будет последний хороший день, который мы проведем вместе в этой главе моей жизни.
Но это действительно был… очень, очень хороший день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
СОЛНЦЕ БОЛЬШЕ НЕ СВЕТИТ
«Что это?» — подумал я в тот момент, когда меня резко выдернули из уютного, спокойного сна: я обнимал Рэй за талию, а она прижималась спиной к моей груди. — «У кого-то играет музыка?»
Я чуть приоткрыл один глаз, и меня встретила ночная тьма.
«Сколько сейчас времени?»
«Какая, на хрен, разница? Явно слишком рано или поздно, чтобы кто-то слушал это дерьмо».
Но музыка продолжала играть.
Со злобным ворчанием я натянул на голову подушку, игнорируя раздражающий звук, и снова закрыл глаза. Волосы Рэй защекотали мой нос, я ощутил запахи весенних цветов и лаванды, которые она там хранила, и улыбнулся, несмотря на шум.
«Я люблю ее, я люблю ее, я люблю ее», — подумал я, позволяя этой истине звучать громче, чем раздражающий шум, проникающий в мои барабанные перепонки, несмотря на подушку.
«Я люблю ее, я люблю ее, я люблю ее».
«И как мне повезло, что мне дали этот шанс».
«Как повезло нам обоим, что мы даны друг другу».
«Я люблю ее, я люблю ее, я люблю ее, я люблю…»
Затем, улыбнувшись, я снова заснул еще до того, как музыка смолкла.
* * *
— Мускулистый, вставай. Твой будильник все время срабатывает.
Я не знал, что первым разбудило меня — голос Рэй или ее палец, тыкающий меня в ребра, живот и шею, но в конце концов я открыл глаза под подушкой, накрывающей мою голову.
«Как, черт возьми, она там оказалась?»
Я стянул подушку и зевнул. Только после этого открыл глаза и увидел Рэй, уже принявшую душ и одетую в свой библиотечный наряд.
— Воображаемая-Библиотекарь Рэй, — пробормотал я ворчливо, и она с забавной улыбкой оглянулась через плечо, нанеся помаду.
— Что?
— Это твоя воображаемая версия.
— О? — фыркнула Рэй, снова повернувшись к зеркалу. — Юбки-карандаши и уродливые блузки — часть твоей фантазии?
Я хрипловато рассмеялся, затем прокашлялся, сбрасывая остатки сна, и сел в кровати.
— Когда я был ребенком, мне нравилась одна из моих учительниц — кажется, я тебе об этом рассказывал. Миссис Хендерсон, помнишь? Она всегда так одевалась. Ну, знаешь, такая собранная, милая и все такое, но в то же время, как мокрая мечта любого мальчика-подростка.
Я наблюдал, как за несколько секунд ее отражение сменилось с удивленного на забавное. Рейн рассмеялась, откручивая верхнюю часть блеска для губ.
— Итак, она создала прецедент для любой другой женщины на всю оставшуюся жизнь.
— Наверное, — рассмеялся я вместе с ней, потянувшись за телефоном на тумбочке. — Мне до сих пор не дает покоя тот факт, что она оказалась дочерью Гарри. Она была самым милым человеком для меня в школе, а он был самым милым…
«Что за хрень?» — подумал я, глядя на уведомления на экране.
— Что такое? — спросила Рэй, в ее голосе звучали настороженность и беспокойство.
Мое сердце бешено заколотилось в груди, когда я уставился на четыре пропущенных звонка с раннего утра. Последний был сделан около четырех тридцати утра. И три новых голосовых сообщения. Все от моей матери.
— Мама звонила, — сказал я, мой голос едва ли был громче шепота. — Господи, зачем ей звонить? Что ей нужно…
Меня уже трясло, когда я смотрел на ее имя во входящих сообщениях голосовой почты, в ужасе от того, по какому поводу она могла позвонить. Да, я дал ей номер. И настаивал, чтобы мама позвонила, если что-то случится, если понадоблюсь ей. Но было ли глупо с моей стороны предполагать, что она никогда этого не сделает?
Теперь, глядя на эти три сообщения, ожидающие своего прослушивания, я хотел накричать на нее и сказать, что этот жест был не более чем пластырем, чтобы мое чувство вины не взяло верх. На самом деле мама не должна была им пользоваться. Она должна была выбросить этот чертов номер, потерять его, как и все остальное.
Мои руки дрожали так сильно, что я думал, что выроню телефон.
«Как ей удавалось до сих пор так воздействовать меня?»
— Солджер, — позвала Рэй, ее нежный голос прорезал пелену паники и страха, когда она положила руку на мое обнаженное плечо.
— Она оставила мне голосовые сообщения. — Я протянул ей телефон.
— Хочешь, чтобы я их прослушала? — догадалась Рэй, и я кивнул, упираясь локтями в колени и закрывая лицо руками.
И тут комнату наполнил отчаянный, дрожащий, шепчущий голос моей матери.
— П-п-привет… Я не собиралась звонить, потому что, — она маниакально хихикнула, — потому что последнее, чего ты, наверное, хочешь в своей жизни, — это услышать свою старую мамочку н-н-наркошу. Но… но, Солджер, эм… эм… если ты получишь это… эм… позвони мне, ладно? Позвони мне. Я… я… я должна тебе кое-что сказать. Хорошо? Позвони мне.
— Знаешь… эм… я-я-я никогда не хотела, чтобы все было так, понимаешь? В ту ночь, когда ты родился… Думала, ты все изменишь. Я хотела, чтобы ты все изменил. Хотела, чтобы ты с-спас меня, и я думаю… думаю, что именно здесь я облажалась, не так ли? Что я-я-я-я так, так, так много вложила в гребаного ребенка, и никогда ни хрена не вкладывала в себя. Никогда не пыталась спасти себя, и это моя вина, ясно? Я долгое время пыталась осознать это, и э-это то, что я делаю сейчас. Признаю это. Я облажалась. Облажалась с тобой. Облажалась с Дэвидом, и с твоими бабушкой и дедушкой, и… и… со всем остальным. Но это моя вина, ясно? Это все моя вина. Л-ладно… п-пока.
— К-когда ты был маленьким, я часто пела эту песню… как, черт возьми, она называлась… о, точно. «Ты — мое солнышко». Т-ты помнишь ее? Помнишь, как я пела ее тебе? Это были лучшие, лучшие, лучшие моменты моей жизни. Ты — лучшее, что случилось со мной, и, з-з-з-знаешь, Солджер… Я никогда не благодарила тебя. З-знаешь… за в-все, так что… с-с-спасибо тебе. Спасибо тебе, малыш. Все, что я делала, было ради тебя. Не сначала, но… теперь… л-л-ладно, э-э-э… э-э-э… я… я-я люблю тебя…