Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

Приятное ощущение, охватившее Альму, теперь сосредоточилось между ног. А чего еще она ждала? Ее тело было настроено в этой комнате на определенную волну, а теперь появился новый стимул. Некоторое время Альма сопротивлялась своим новым ощущениям. Она была рада, что ее лица не видно в темноте, так как проникни в переплетную хоть лучик света, и Амброуз увидел бы, какое оно напряженное и раскрасневшееся. Хотя Альма сама стала причиной этой ситуации, она не могла поверить в то, что происходит: напротив нее, прямо здесь, в темной переплетной, в самом сокровенном тайнике ее мира, находился мужчина.

Альма пыталась дышать ровно и тихо. Она изо всех сил противилась возникшим ощущениям, однако сопротивление лишь усилило чувство наслаждения, нараставшее между ног. В голландском языке есть слово Uitwaaien, означавшее «идти против ветра ради удовольствия». Вот на что это было похоже. Совсем не двигаясь, Альма всей силой противилась нараставшему ветру, но тот лишь давил на нее с равной мощью, и ей становилось все приятнее.

Альма не знала, сколько прошло времени. Еще десять минут? Или еще полчаса? Амброуз сидел неподвижно. Альма тоже не двигалась. Руки его ни разу не шевельнулись, но Альма чувствовала, как он проникает внутрь нее.

«Воображение нежно, — писал Якоб Бёме, — и похоже на воду. Но страсть груба и суха, как голод».

Альма чувствовала и то и другое. Ощущала и воду, и голод. И воображение, и страсть. Потом, с ужасом и немалой долей безумной радости, поняла, что сейчас закружится в давно знакомом водовороте наслаждения. Сладострастное возбуждение быстро нарастало, и остановить его было невозможно. Хотя Амброуз ее не касался (только держал за руки), хотя она не касалась себя, хотя оба не двигались, хотя юбки ее не были задраны выше пояса, а руки не выбивали дробь по собственному телу, хотя даже дыхание у нее не сбилось, Альма Уиттакер достигла пика наслаждения. На мгновение она увидела вспышку белого света, словно молния промелькнула в беззвездном летнем небе. Мир подернулся молочной дымкой. Она ощутила слепоту, восторг, а потом сразу же стыд.

Страшный стыд.

Что она наделала? Что Амброуз почувствовал? Что слышал? Боже правый, какие запахи уловил? Но не успела Альма отреагировать или отстраниться, как почувствовала что-то еще, доселе неизведанное. Хотя Амброуз по-прежнему не шевелился, ей вдруг показалось, будто он коснулся ее подошв и настойчиво их поглаживает. Вскоре Альма поняла, что это поглаживание, которое она ощутила, не что иное, как вопрос, фраза, которая рождалась прямо из-под пола. Она почувствовала, как вопрос проникает сквозь подошвы стоп и поднимается вверх по косточкам ног. Затем он проскользнул в ее матку, проплыв по влажной дорожке между ног. Внутри нее словно плыл звучащий голос; это были почти слова, произнесенные вслух. Амброуз задавал ей вопрос, но этот вопрос звучал внутри нее самой. Теперь она его слышала. Это был вопрос, отчетливо облеченный в слова:

Примешь ли ты это от меня?

Ответ наполнил ее безмолвной пульсацией: ДА.

А потом она почувствовала кое-что еще. Вопрос, помещенный Амброузом внутрь ее тела, складывался во что-то другое. Он превращался в ее собственный вопрос. Она не знала, что хотела спросить о чем-то Амброуза, но теперь вопрос вдруг возник, и он был очень важным. Она позволила ему подняться вверх по телу и выйти через руки. А затем опустила вопрос в его ждущие ладони:

Ты этого от меня хочешь?

Она услышала, как Амброуз сделал резкий вдох. Потом он сжал свои ладони так крепко, что ей почти стало больно. И разорвал тишину одним вслух произнесенным словом:

— Да.

Глава шестнадцатая

Всего через месяц они поженились.

В последующие годы Альма вновь и вновь недоумевала, как же это случилось — этот почти непостижимый переход к замужеству, — но после ночи в переплетной брак казался ей неизбежностью. Что касается того, что на самом деле произошло в этой крошечной комнате, то все это (от целомудренного оргазма Альмы до молчаливой передачи мыслей) представлялось чудом или по меньшей мере феноменом. Альма не могла найти логического объяснения тому, что произошло между ней и Амброузом. Люди не могут слышать мыслей друг друга. Альма знала, что это так. Люди не могут передавать подобные токи, подобную страсть и откровенный эротический выброс одним лишь прикосновением ладоней. Но все же это произошло. Сомнений быть не могло, это произошло.

Когда в ту ночь они вышли из переплетной, Амброуз повернулся к Альме с раскрасневшимся, восторженным лицом и произнес:

— Хочу всю оставшуюся жизнь спать с тобой рядом каждую ночь и слушать твои мысли вечно.

Вот что он сказал! И не телепатически, а вслух. Переполненная чувствами, она не нашлась что ответить. И, изумленная, лишь кивнула в знак согласия. Потом они разошлись по своим спальням через коридор друг от друга, хотя, разумеется, в ту ночь она уже не заснула. Какой уж тут сон?

На следующий день, когда они тихо шли по дороге к зарослям мхов, Амброуз заговорил как ни в чем не бывало, словно продолжив неоконченную беседу. Он вдруг сказал:

— Разница нашего положения в жизни столь велика, что, пожалуй, это вообще не имеет значения. Я не обладаю ничем, чего можно желать, зато у тебя есть все. Возможно, из-за того, что мы находимся на противоположных полюсах, наши различия уравновешивают друг друга?

Альма не была уверена, к чему он клонит, но позволила ему продолжать.

— Я также думал о том, — тихо проговорил Амброуз, — смогут ли два таких человека достигнуть гармонии в брачном союзе.

При словах «брачный союз» в сердце и животе ухнуло. Он имеет в виду «союз» в философском смысле или в буквальном? Она замерла.

Амброуз продолжил говорить, хоть по-прежнему не высказывался прямо:

— Полагаю, некоторые люди могут обвинить меня в том, что я польстился на твое богатство. Это абсолютно не так. Я живу в строжайшей экономии, Альма, не только по привычке, но и потому, что предпочитаю так жить. Я не могу предложить тебе богатства, но не намерен и пользоваться твоим. Выйдя за меня замуж, ты не станешь богаче, но и не обеднеешь. Возможно, эта истина не удовлетворит твоего отца, но она может удовлетворить тебя. В любом случае, наша любовь не похожа на обычную любовь, ту, что обычно испытывают мужчины и женщины. Между нами есть что-то еще, что-то более непосредственное, более трепетное. Мне это было ясно с самого начала, и, полагаю, тебе тоже. И мое желание — чтобы мы могли жить вместе, как одно существо, счастливые, радостные и вечно ищущие чего-то.

Лишь позднее тем вечером, когда Амброуз спросил: «Ты сама поговоришь с отцом или это сделать мне?», Альма сложила вместе части головоломки: это действительно было предложение руки и сердца. Точнее, предположение руки и сердца. Амброуз не стал просить руки Альмы, потому что, по его мнению, она, видимо, уже ему ее отдала. Она не могла отрицать, что это так. Она отдала бы ему все, чего бы он только ни пожелал. Она любила его так сильно, что это причиняло ей боль. И потерять его теперь было бы равносильно ампутации. Понять эту любовь было невозможно. Ей было почти пятьдесят лет, а он все еще был молод. Она была невзрачна, он красив. Они знали друг друга всего несколько недель. Верили в разные миры (Амброуз — в Божественный; Альма — в материальный). Но это, несомненно, была любовь. Не просто дружба, а именно любовь. Сомнений быть не могло: Альме Уиттакер предстояло стать женой.

— Я сама поговорю с отцом, — ответила Альма, пораженная и преисполненная радости.

Под вечер она нашла отца в кабинете — тот был погружен в изучение бумаг.

— Ты только послушай, что пишут, Сливка, — проговорил он вместо приветствия. — Вот этот человек говорит, что не может больше управлять мельницей. Его сын — безмозглый игрок — разорил все семейство. А теперь заявляет, что решил выплатить долги и хочет умереть, расплатившись с кредиторами. И это слова человека, который за двадцать лет не совершил ни одного разумного поступка! Какой же шанс, что он исправится теперь?

Альма не знала, о ком речь, кто такой его сын и что за мельнице грозит остаться без хозяина. С ней все сегодня говорили так, будто подхватывали с середины незавершенный разговор.

— Отец, — сказала она, — мне надо кое-что с тобой обсудить. Амброуз Пайк попросил моей руки.

— Хорошо, — отвечал Генри. — Но нет, ты только послушай, Альма, этот дурень хочет вдобавок продать мне и свои кукурузные поля, а еще пытается убедить купить старое зернохранилище на пристани, то самое, что уже, считай, провалилось в реку! Ты его видела, Альма. С чего он взял, что мне нужна эта хромая кобыла, и сколько намерен за нее запросить, даже представить не могу.