Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

Это нельзя было отрицать. Однако из чувства собственного достоинства нельзя было и признать.

— Чего же ты хочешь от меня? — спросила Альма.

— Хочу, чтобы ты услышала мои мысли и душу. А я в ответ услышу твои.

— Телепатия, Амброуз? Это же детская забава.

— Называй это как хочешь. Но я верю, что, когда слова перестают быть помехой, нам открываются все тайны.

— Но я-то в это не верю, — заметила Альма.

— Ты же исследователь, Альма — так почему не попробовать? Ты ничего не потеряешь, а может, кое-чему и научишься. Но чтобы эксперимент имел успех, нам понадобится глубочайшая тишина. Нам никто не должен помешать. Пожалуйста, Альма, я попрошу тебя об этом всего раз. Отведи меня в самое тихое, секретное место, которое тебе известно, и там мы попробуем ощутить единство. Позволь показать тебе то, что нельзя выразить словами.

Она знала лишь одно такое место.

Она отвела его в переплетную.

* * *

Заметим, что это был не первый раз, когда Альма услышала о телепатии. В то время телепатия была, можно сказать, в моде. Иногда Альме казалось, что каждая вторая дамочка из Филадельфии заделалась медиумом. В городе было сколько угодно духовных посредников, которых нанимали на час. Порой их эксперименты попадали на страницы авторитетных медицинских и научных журналов, что ужасало Альму. Ее раздражало все, что она читала по этой теме. Недавно ей на глаза попалась статья о патетизме — теории, что на случайность можно повлиять внушением, — что ей лично казалось не более чем ярмарочной забавой. Некоторые называли это наукой («гипнотическим сном»), но, по мнению Альмы, это было всего лишь развлечением, причем довольно опасной его разновидностью.

Амброуз чем-то напоминал ей всех этих эзотериков, жаждущих истины, легковерных, но вместе с тем он был совсем на них не похож. Во-первых, по всей видимости, он никогда о них не слышал. Он вел жизнь, слишком оторванную от мира, чтобы заметить все эти модные мистические течения современности. Он не выписывал френологические[43] журналы, в которых обсуждались тридцать семь различных способностей, склонностей и эмоций, которым соответствуют выпуклости и впадины человеческого черепа. Не ходил он и к медиумам. Он не читал «Циферблат».[44] Никогда не упоминал при Альме имен Бронсона Элкотта[45] или Ральфа Уолдо Эмерсона[46] — скорее всего, потому, что никогда не слышал о Бронсоне Элкотте и Ральфе Уолдо Эмерсоне. За утешением и компанией он обращался к средневековым авторам, а не к современным.

Кроме того, помимо духов природы, он усердно взывал и к библейскому Богу. Каждое воскресенье они с Альмой ходили в шведскую лютеранскую церковь, где он стоял на коленях и молился вместе со всеми в смиренном согласии. Он сидел прямо на жесткой дубовой скамье и слушал проповедь, не жалуясь на неудобство. А когда не молился, то в тишине работал за типографским станком, трудолюбиво писал «портреты» орхидей, помогал Альме с ее мхами или подолгу играл в нарды с Генри Уиттакером — и тоже не жаловался. Казалось, Амброуз Пайк и впрямь не догадывается о том, что происходит в мире. Он, наоборот, старался скрыться от мира и сам додумался до своей любопытной системы идей. Альма искренне верила в его наивность. Он действительно не знал, что пол-Америки и почти вся Европа пытаются читать мысли. Он лишь хотел прочесть мысли Альмы и чтобы она прочла его.

Она не могла ему отказать.

И вот когда этот молодой человек попросил отвести его в тихое, секретное место, она отвела его в переплетную. Дело было посреди ночи. Она не знала, куда еще пойти. Ей не хотелось никого будить, топая по дому в какую-нибудь из более дальних комнат. Не хотелось ей и чтобы ее застали с ним в спальне. Кроме того, она не знала более тихого и уединенного места, чем переплетная. Она уверяла себя, что отвела его туда именно по этим причинам. Возможно, это даже было правдой.

Он не знал, что в стене есть потайная дверь. Да и никто бы не догадался — так искусно были скрыты ее контуры изящной старой лепниной на стене. С тех пор как умерла Беатрикс, Альма даже не была уверена, что кто-то еще в доме знает о существовании переплетной. Возможно, о ней знала Ханнеке, но старая домоправительница редко забредала так глубоко в это крыло дома, в отдаленную комнату. Вероятно, о ней знал и Генри, ведь, как-никак, это он спроектировал потайную комнату, но и он теперь редко заходил в библиотеку.

Альма не взяла в переплетную лампу. Очертания комнаты были ей слишком хорошо известны. Там был табурет, на который она всегда садилась, когда приходила туда побыть одна и предаться постыдному, но приятному занятию; был маленький рабочий стол, куда мог сесть Амброуз, чтобы оказаться прямо к ней лицом. Она показала ему, где сесть. Когда женщина закрыла дверь и заперла ее на ключ, они вместе погрузились в темноту в крошечной душной комнате. Но его ни темнота, ни теснота, кажется, не беспокоили. Ведь он просил именно об этом.

— Могу я взять тебя за руки? — спросил Амброуз.

В темной переплетной Альма осторожно вытянула руки, и кончики ее пальцев коснулись его плеч. Они нащупали ладони друг друга. У Амброуза были тонкие, легкие кисти. Ее собственные казались тяжелыми и влажными. Амброуз положил руки на колени и обратил их ладонями вверх; Альма накрыла их своими. То, что она испытала с этим первым прикосновением, было совершенно неожиданным: сильнейшая, сбивающая с ног волна любви. Она заставила ее вздрогнуть, как от рыданий.

Но чего еще она ждала? Почему бы ей не чувствовать восторг, избыток чувств, возбуждение? Ведь Альму никогда прежде не касался мужчина. Точнее, это было лишь дважды — первый раз весной 1818 года, когда Джордж Хоукс взял руку Альмы в свои ладони и назвал ее блестящим микроскопистом, а второй — в 1848-м: снова Джордж, расстроенный из-за Ретты. Но в тех случаях рука мужчины почти случайно касалась тела Альмы. Никогда еще к ней не прикасались с чувством, которое хотя бы с натягом можно было назвать интимным. В течение десятилетий Альма бесчисленное количество раз сидела на этом самом табурете с раздвинутыми ногами и задранной выше пояса юбкой, с запертой, как сейчас, дверью, вместо объятий прислонившись к стене позади нее и как можно старательнее утоляя пальцами голод. Казалось, вся атмсофера этой комнаты была пропитана греховностью. Теперь Альма оказалась в знакомой темноте, наедине с мужчиной на десять лет ее моложе; с мужчиной, которого она любила, как младшего брата, и который с самого момента их встречи вызвал у нее желание оберегать его и никогда не отпускать.

Но что ей делать с этой любовной дрожью?

— Слушай мой вопрос, — проговорил Амброуз, слегка сжав руки Альмы. — А потом задай мне свой. Больше говорить не надо. Услышав друг друга, мы все поймем.

Амброуз мягко сжал ее ладони своими. При этом по телу Альмы разлилось тепло.

Как ей продлить это?

Она подумала, не притвориться ли ей, что она читает мысли Амброуза, только бы продлить это, незнакомое ей прежде состояние. Задумалась, возможно ли будет повторить подобное в будущем. Но что, если их тут обнаружат? Что, если Ханнеке застанет их наедине в переплетной? Что скажут люди? Что подумают об Амброузе, в чьих намерениях и сейчас, как и всегда, нет ничего грязного? Его выгонят. Ее имя будет опорочено. Она снова останется одна.

Нет, Альма каким-то шестым чувством понимала, что после сегодняшней ночи они, скорее всего, никогда вновь не сделают ничего подобного. Так значит, то будет единственный момент в ее жизни, когда руки мужчины сожмут ее ладони.

Она закрыла глаза и чуть отклонилась назад, опершись всем телом о стену. Амброуз по-прежнему держал ее за руки. Ее колени чуть коснулись его колен. Прошло немало времени. Она упивалась сладостью его прикосновений. Ей хотелось запомнить это мгновение навсегда. Прошло еще какое-то время. Десять минут? Или полчаса?

Приятное ощущение, охватившее Альму, теперь сосредоточилось между ног. А чего еще она ждала? Ее тело было настроено в этой комнате на определенную волну, а теперь появился новый стимул. Некоторое время Альма сопротивлялась своим новым ощущениям. Она была рада, что ее лица не видно в темноте, так как проникни в переплетную хоть лучик света, и Амброуз увидел бы, какое оно напряженное и раскрасневшееся. Хотя Альма сама стала причиной этой ситуации, она не могла поверить в то, что происходит: напротив нее, прямо здесь, в темной переплетной, в самом сокровенном тайнике ее мира, находился мужчина.

Альма пыталась дышать ровно и тихо. Она изо всех сил противилась возникшим ощущениям, однако сопротивление лишь усилило чувство наслаждения, нараставшее между ног. В голландском языке есть слово Uitwaaien, означавшее «идти против ветра ради удовольствия». Вот на что это было похоже. Совсем не двигаясь, Альма всей силой противилась нараставшему ветру, но тот лишь давил на нее с равной мощью, и ей становилось все приятнее.