Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

Почему Амброуз не рассказал ей об этом? С другой стороны, зачем ему рассказывать? Разве он не имеет права хранить в тайне истории из своего прошлого? Разве сама Альма признавалась Амброузу в своей старой, покрывшейся пылью, бесполезной и обманутой любви к Джорджу Хоуксу? А может, стоило признаться? Но там и рассказывать было не о чем. Джордж Хоукс даже не знал, что был героем любовной истории, а значит, и не было никакой любовной истории вовсе.

И что теперь ей делать с этой информацией? А главное, что делать с этим письмом? Она снова его прочитала, запомнила наизусть и спрятала. Она ответит миссис Пайк позже, написав что-нибудь короткое и безобидное. Она теперь жалела, что вообще получила это письмо. Ей нужно забыть то, о чем она только что узнала.

Как же звали ту девушку?

К счастью, ее отвлекло еще одно отправление — небольшая посылка, завернутая в коричневую вощеную бумагу и перевязанная бечевкой. К ее удивлению, сверток пришел от Пруденс Диксон. Когда Альма открыла его, то обнаружила в коробке ночную сорочку из мягкого белоснежного льна, отороченную кружевом. На вид она была ей впору. Рубашка была простая и красивая, скромная, но женственная, с пышными складками, высоким воротом, пуговками из слоновой кости и широкими рукавами. На груди неярко поблескивали изящные цветы, вышитые бледно-желтой шелковой нитью. Ночная сорочка была аккуратно сложена, перевязана белой ленточкой и пахла лавандой. Под ленточкой была записка, написанная безупречным почерком Пруденс; текст ее был простым: «С наилучшими пожеланиями».

Откуда Пруденс взяла такую роскошную вещь? Сшить ее вручную у нее не было времени; должно быть, она ее купила. Но сколько же она за нее заплатила? И где взяла деньги? Мало того, сорочка была сделана из тех материалов, от которых в семействе Диксонов давно отреклись, как и от всего изящного вообще: лен, кружево, импортные пуговицы. Эту сорочку сделали рабы — по крайней мере, ткань, из которой она была сшита. Сама Пруденс не носила ничего столь элегантного уже почти тридцать лет. Короче говоря, Пруденс, должно быть, заплатила немалую цену — как денежную, так и моральную, — чтобы приобрести такой подарок. У Альмы горло сжалось от избытка чувств. Что она сделала для сестры, чтобы заслужить такую доброту? Особенно если вспомнить их последнюю встречу… Как Пруденс нашла в себе силы сделать ей такое подношение?

Сначала Альма решила, что не может его принять. Ей стоит завернуть сорочку и отослать обратно Пруденс; та сможет порезать ее на лоскуты и нашить красивых вещичек своим детям или — что более вероятно — продать и отдать деньги на какое-нибудь аболиционистское мероприятие. Но нет, это будет выглядеть невежливо. Подарки нельзя возвращать. Даже Беатрикс всегда учила их этому. Пруденс поступила так из учтивости. Из учтивости же Альма должна принять ее дар. Проявить смирение и благодарность — это все, что она могла сделать.

Лишь позднее, когда Альма отправилась в спальню, закрыла за собой дверь, встала перед высоким зеркалом и надела сорочку, она поняла, что хотела сказать этим подарком сестра и почему его нельзя было вернуть: в свою брачную ночь Альма Уиттакер просто обязана была надеть эту прекрасную сорочку. Ведь в ней она выглядела по-настоящему хорошенькой.

Глава семнадцатая

Сыграть свадьбу оказалось легче всего.

Она состоялась во вторник, двадцать девятого августа 1848 года, в гостиной «Белых акров». На Альме было платье из коричневого шелка, сшитое специально по такому случаю. Свидетелями выступали Генри Уиттакер и Ханнеке де Гроот. Генри был весел; Ханнеке не слишком. Церемонию провел судья из Западной Филадельфии, в прошлом имевший дела с Генри и согласившийся оказать услугу хозяину дома.

— Живите в согласии, — заключил судья после того, как брачующиеся обменялись клятвами. — Помогайте друг другу в беде и поддерживайте в радости.

— Партнеры в науке, делах и по жизни! — неожиданно проревел Генри и громко высморкался.

Больше никто из друзей и родных на свадьбе не присутствовал. Джордж Хоукс прислал в знак поздравления ящик груш, но сам слег с лихорадкой и потому не мог к ним присоединиться. Накануне прислали большой букет из аптеки Гэррика. Больше Альму никто не поздравил. Гостей со стороны Амброуза Пайка также не наблюдалось. Его приятель Дэниэл Таппер из Бостона с утра прислал телеграмму, в которой говорилось: «МОЛОДЕЦ, ПАЙК», но не стал утруждать себя приездом в Филадельфию. Из Бостона на поезде ехать было всего полдня, и все же порадоваться за Амброуза никто не приехал.

Оглядевшись вокруг, Альма поняла, какой маленькой они стали семьей. Гостей было слишком мало. Их едва хватило для того, чтобы провести законную церемонию, и уж точно не хватало для полноценного общества. Как они превратились в таких отшельников? Она вспомнила бал, устроенный родителями в 1808 году, ровно сорок лет тому назад: тогда на веранде и большом газоне кружились танцоры и музыканты, а она бегала среди них с факелом. Теперь и вообразить было невозможно, что когда-то «Белые акры» были местом подобного представления, где звучал громкий смех и совершались разные безумства. С тех пор дом превратился в островок тишины.

В качестве свадебного подарка Альма преподнесла Амброузу чрезвычайно изящное антикварное издание «Священной теории Земли» Томаса Бернета, впервые напечатанной в 1681 году. Бернет был теологом, считавшим, что Земля до Всемирного потопа представляла собой гладкую сферу абсолютно идеальной формы. Вот что он писал о рождении планеты: «Она была красива юной красотой и цвела, была свежа и плодородна; не было на всей ее поверхности ни морщин, ни шрамов, ни трещин, ни скал, ни гор, ни пустых пещер, ни глубоких каналов, ровна и однородна она была со всех сторон». Бернет называл это состояние «первозданной Землей». Альма решила, что книга понравится мужу, и оказалась права. Уверенность в том, что совершенство существует, мечты о неиспорченной красоте — в этом был весь Амброуз.

Сам Амброуз вручил Альме квадратик из изысканной итальянской бумаги, замысловато свернутый в крошечный конверт и запечатанный восковыми печатями четырех цветов со всех сторон. Все печати были разные. Это была вещица хоть и прелестная — такая маленькая, что умещалась у нее на ладони, — но странная, почти что магическая. Альма не переставала вертеть свой любопытный подарок в руках.

— И как открыть этот подарок? — спросила она.

— Его не надо открывать, — отвечал Амброуз. — Я прошу тебя, чтобы ты никогда его не открывала.

— А что там внутри?

— Слова любви.

— Прекрасно! — восторженно воскликнула Альма. — Хотела бы я их прочесть!

— Я бы предпочел, чтобы ты лишь представляла, что там внутри.

— У меня не такое богатое воображение, как у тебя, Амброуз.

— Но для человека, которые так любит знания, тебе полезно хоть что-то оставить неразгаданным. Нам предстоит так хорошо узнать друг друга. Давай хоть что-то оставим тайным.

Она положила подарок в карман. Он лежал там весь день — нечто странное, невесомое и таинственное.

В тот вечер они отужинали с Генри и его другом судьей. Генри с судьей выпили слишком много портвейна. Альма не пила спиртного; не пил и Амброуз. Ее муж улыбался ей, стоило ей бросить на него взгляд, но он всегда делал так, еще до того, как они поженились. Вечер казался совсем обычным, вот только теперь она была миссис Амброуз Пайк. В тот день солнце садилось медленно, как старик, не спеша ковыляющий вниз по лестнице.

Наконец, после ужина, Альма и Амброуз удалились в ее спальню, впервые оказавшись там вдвом. Альма присела на край кровати, и Амброуз сел рядом. Он взял ее за руку. Они долго молчали, после чего Альма произнесла:

— С твоего позволения…

Она хотела надеть новую ночную рубашку, но ей не хотелось раздеваться перед ним. Она взяла рубашку и уединилась в маленькой ванной комнате, в которую вела дверь из угла спальни: ее обустроили в 1830-х годах, установив там ванну и краны с холодной водой. Там женщина разделась и надела рубашку. Она не знала, оставить ли волосы заколотыми или распустить. Распущенными они не всегда выглядели красиво, но спать в шпильках и заколках было неудобно. Она заколебалась, но потом решила все же не распускать.

Когда она вернулась в спальню, то увидела, что Амброуз тоже переоделся в ночное платье — это была простая рубашка из льна, доходившая ему до лодыжек. Свою одежду он аккуратно свернул и положил на стул. Он стоял напротив нее с другого края кровати. По ее телу, как кавалерийский отряд, пробежала нервная дрожь. Амброуз казался спокойным. Он ничего не сказал про ее рубашку. Жестом он позвал ее в постель, и она забралась под одеяло. Он лег с другой стороны, и посередине они встретились. У нее сразу же возникла ужасная мысль, что кровать слишком мала для них двоих. Они с Амброузом оба были очень высокого роста. Куда же они денут ноги? А руки? Что, если она лягнет его во сне? Или нечаянно ткнет локтем ему в глаз?