Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

— Ты не слушаешь меня, отец.

Генри даже не поднял голову.

— Слушаю, — ответил он, переворачивая листок в руке и внимательно вглядываясь в написанное. — Я слушаю тебя со всем вниманием.

— Мы с Амброузом скоро хотим пожениться, — проговорила Альма. — Не надо устраивать ни праздника, ни торжества, но мы хотим, чтобы все было быстро. В идеале нам бы пожениться до конца месяца. Будь спокоен, мы останемся жить в «Белых акрах». Ты никого из нас не потеряешь.

С этими словами Генри взглянул на Альму впервые с тех пор, как она вошла в комнату:

— Ну разумеется, я никого из вас не потеряю. А зачем кому-то из вас уезжать? Вряд ли этот парень сможет содержать тебя так, как ты привыкла, на жалованье — кем он там работает? — эксперта по орхидеям?

Генри откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и посмотрел на дочь поверх старомодных очков в медной оправе. Она не могла прочесть выражение на лице. Альма не знала, что еще сказать.

— Амброуз — хороший человек, — наконец вымолвила она. — Он не стремится к обогащению.

— Полагаю, в этом ты права, — отвечал Генри. — Хотя его и не слишком высоко характеризует тот факт, что он предпочитает нищету богатству. Тем не менее я уже все продумал, еще много лет назад. Еще когда мы об Амброузе Пайке и не слышали.

Генри встал, слегка неуверенно держась на ногах, и стал высматривать что-то в книжном шкафу за своей спиной. Он достал том, посвященный английским парусным судам, — книгу, которую Альма давно видела на полке, но никогда не открывала, так как английские парусные суда ее не интересовали. Пролистав книгу, он нашел вложенный в нее свернутый лист бумаги с восковой печатью. Над печатью было написано: «Альма». Он протянул ей листок:

— С помощью твоей матери я составил два таких документа примерно в тысяча восемьсот семнадцатом году. Второй отдал твоей сестрице Пруденс, когда она вышла за этого своего корноухого спаниеля. Это постановление, которое должен подписать твой муж: в нем говорится, что он никогда не унаследует «Белые акры».

Генри все это произнес совершенно невозмутимо. Альма молча взяла документ. Она узнала почерк матери по заглавной «А» с прямой спинкой в своем имени.

— Амброузу не нужны «Белые акры», и он не претендует на них, — обиженно проговорила Альма.

— Великолепно. Тогда он и не станет возражать и подпишет документ. Естественно, ты получишь приданое, но мое состояние и мое поместье — все это никогда не будет ему принадлежать. Ясно?

— Да, — отвечала она.

— Вот и хорошо. Что до того, насколько этот человек годится в мужья, это твое личное дело. Ты взрослая женщина. Если тебе кажется, что такой мужчина способен угодить тебе в браке, то, разумеется, получишь мое благословение.

— Угодить мне в браке? — ощетинилась Альма. — Неужели я когда-либо казалась тебе человеком, которому трудно угодить, отец? Неужели я о многом просила? Многого требовала? Сколько хлопот я способна причинить, став чьей-то женой?

Генри пожал плечами:

— Я на это ответить не могу. Это тебе предстоит узнать.

— Отец, мы с Амброузом питаем друг к другу естественную симпатию. Я знаю, со стороны может показаться, что мы странная пара, но мне кажется…

Генри оборвал ее:

— Никогда не оправдывайся, Сливка. Оправдывающийся человек выглядит слабым. Как бы то ни было, этот паренек не вызывает у меня неприязни.

И Генри вернулся к бумагам на столе.

Это и было его благословение? Альма была не уверена. Она подождала, что отец заговорит снова. Но он молчал. Однако все указывало на то, что разрешение на брак получено. По крайней мере, он ей в нем не отказал.

— Спасибо, отец. — Она повернулась к двери.

— Еще одно, — проговорил Генри, снова взглянув на нее. — Накануне брачной ночи невесте принято давать совет касательно определенных вещей, что происходят в супружеской спальне, если, конечно, ты до сих пор не осведомлена в подобных вещах, а я полагаю, так оно и есть. Как мужчина, я, разумеется, не могу обсуждать с тобой такие темы. Твоя мать умерла, иначе это сделала бы она. Не утруждай себя зря и не расспрашивай об этом Ханнеке — эта старая дева ничего не знает и помрет от потрясения, узнав, что происходит между мужчиной и женщиной в кровати. Советую тебе заглянуть к твоей сестрице Пруденс. Она давно замужем и родила с полдюжины детей. Пожалуй, она сможет просветить тебя по поводу ряда моментов брачного ритуала. Не красней, Альма, ты слишком стара, чтобы краснеть, и выглядишь глупо. Если уж собралась замуж, то, бога ради, сделай все, как полагается. Ляг в супружескую постель подготовленной, ведь ты ко всему в жизни готовишься. Может статься, усилия будут и не напрасны. И отправь для меня эти письма, раз все равно поедешь в город.

* * *

У Альмы не было даже времени обдумать как следует идею замужества, как все было решено и устроено. Ее отец сразу же перешел к вопросам наследования и супружеской постели. После этого все закрутилось еще быстрее. На следующий день Альма с Амброузом отправились на Шестнадцатую улицу, где им сделали дагерротип: их свадебный портрет. Раньше Альма никогда не фотографировалась, да и Амброуз тоже. На фотографии они оказались так чудовищно похожи на себя в жизни, что она поначалу не хотела даже платить за нее. Она взглянула на портрет один раз, и ей захотелось никогда больше его не видеть. Она выглядела намного старше Амброуза. Увидев эту фотографию, незнакомый человек подумал бы, что перед ним мать этого мужчины — крупнокостная, угрюмая, с тяжелой челюстью. Что до Амброуза, тот был похож на голодающего пленника с безумными глазами, привязанного к тому стулу, на котором сидел. Одна из его рук получилась размытой. Волосы выглядели так, будто его растрясли ото сна, полного кошмаров, а волосы Альмы были всклокочены и смотрелись ужасно. Как могла внешность столь не соответствовать чувствам? Эта поездка ужасно огорчила Альму. Но Амброуз лишь рассмеялся, увидев портрет.

— Это же клевета! — воскликнул он. — Что за злая доля — видеть себя совсем без прикрас! И все же я пошлю портрет своим родным в Бостон. Надеюсь, они узнают своего сына.

Складывалось ли все так поспешно у других людей в тех же обстоятельствах, Альма не знала. Она не слишком часто была свидетелем подобного — ухаживаний, помолвок, свадебных обычаев. Никогда не читала дамских журналов и не увлекалась легкими романами на эту тему, написанными для простодушных невинных девиц. (Правда, она прочла достаточно непристойных книг о соитии, однако в ее конкретной непростой ситуации они ей помочь не могли.) Короче говоря, она была отнюдь не опытной прелестницей. Если бы опыт Альмы в любовной сфере не был столь явно недостаточным, она бы поняла, что ее помолвка по всем признакам была и внезапной, и странной. За три месяца, что они с Амброузом знали друг друга, они ни разу не обменялись любовным письмом или стихотворением, ни разу не обнялись. Их привязанность была очевидна и крепка, но романтика отсутствовала. Другая женщина отнеслась бы к этой ситуации с подозрением. Но Альма ощущала лишь головокружение, как от вина, и была озадачена многочисленными вопросами. Эти вопросы были не обязательно неприятными, но роились в голове, доводя ее до безумия. Считается ли теперь Амброуз ее любовником? Может ли она по праву его так называть? Принадлежит ли она ему? Может ли она теперь в любой момент взять его за руку? Как он к ней относится? Как выглядит его кожа под одеждой? Удовлетворит ли его ее тело? Чего он от нее ждет? Ни на один этот вопрос у нее не было ответа.

Еще она чувствовала, что совершенно и безнадежно влюблена.

Разумеется, Альма всегда обожала Амброуза, с самого момента их встречи, однако до помолвки никогда не задумывалась о том, каково это — позволить себе выразить это обожание без всякого стеснения. Она никогда не осмеливалась позволить себе любить его без остатка — это казалось опасным и опрометчивым. Ей было достаточно того, что он просто был рядом. Альма была бы рада вечно считать Амброуза всего лишь братом, если бы он остался в «Белых акрах» навсегда. По утрам есть вместе поджаренный хлеб с маслом, видеть вблизи его лицо, которое каждый раз вдохновенно загоралось, когда он говорил об орхидеях, наблюдать за тем, как мастерски он управляется со станком, смотреть, как он ложится на диван, чтобы послушать ее теории о трансмутации и вымирании видов, — поистине, одного этого было бы достаточно. Она никогда и не стала бы желать большего, даже после случившегося в переплетной. Чем бы ни было произошедшее между ними во тьме (а она не отваживалась снова упомянуть при Амброузе об этом), она с легкостью готова была воспринять это как момент, который больше не повторится, возможно, даже совместную галлюцинацию. Она могла бы убедить себя в том, что поток сообщений, переданных ими друг другу в тишине, ей почудился; почудился и взрывной эффект, из-за которого сотряслось все ее тело, стоило мужчине лишь коснуться руками ее ладоней. По прошествии времени она, может, даже заставила бы себя забыть о том, что это вообще произошло. Даже после того случая она не позволила бы себе любить его так отчаянно, так глубоко, так безнадежно, не получив его разрешения.