не стесняется.
– Я согласен, господин полковник, просто боюсь, что не справлюсь, надежд ваших не оправдаю.
– А вы оправдайте, – закончил разговор генерал. – Все, ступайте.
Гренер ушел, а когда за ним поднялся и генерал, появился денщик и спросил: прикажет ли господин подавать обед?
– А что, уже пора? – удивлялся кавалер.
– Так полдень уже давно был, господин.
Волков подивился тому, как быстро пролетело время, и приказал подавать обед.
Пока его не было, на берегу серебра прибавилось не много. Фейлинг сидел на ящиках со слитками с видом совсем усталым, лишь Максимилиан еще бодрился, хотя за последние дни посчитал и взвесил сотни пудов металла.
– Четыре пуда еще достали, – доложил он.
– Мало. – Волков покачал головой. – Кончается серебро в реке?
– И серебро кончается, и людишки поистрепались, – отвечал знаменосец. – Квелые все, долго в воде сидеть уже не могут. Мерзнут, долго дух переводят.
– Надо собрать все, что еще на дне осталось, положите им к награде по пять монет сверх обещанного.
– Да, генерал, – отвечал Максимилиан.
Волков немного помолчал, оглядел своих людей усталых и добавил:
– Вы и господин Фейлинг тоже будете вознаграждены по заслугам своим. Думаю, вы рады окажетесь. – И прибавил, чтобы гвардейцы его слышали: – И стража тоже будет вознаграждена.
– Спасибо, господин генерал, – отвечал Максимилиан с поклоном.
– Спасибо, господин генерал, – устало произнес Фейлинг.
А вот сержант Хайценггер, услышав про награду, рявкнул на весь берег:
– Эшбахт!
Так громко это вышло, что ныряльщики на лодке услыхали и головы повернули: чего это там на берегу опять затевают.
Кавалер вернулся, чтобы поговорить с Брюнхвальдом. Нашел того, Роху и Фильсбибурга в поле. Брюнхвальд под барабан муштровал злых и потных солдат третьей роты. И как им не быть злыми и потными, если после обеда солнце жарило людей немилосердно.
Волков отвел Карла в сторону.
– Карл, есть дело, которое я никому, кроме вас, доверить не могу.
– Рад буду помочь, – отвечал полковник.
– Если я пойду на Арфурт, то серебро, подарки и деньги куда мне деть? Не тащить же с собой такой обоз. Понимаете?
– Да, разумнее будет оставить все ценное в надежном месте.
– И с надежным человеком, – добавил Волков. – Думаю, оставлю вас с ценностями.
– Я бы предпочел поход, – заявил Брюнхвальд, – но, если вам нужно, я останусь тут.
– Нет-нет, – не согласился кавалер, он, кривясь в презрении, показал на лагерь мужиков. – Этот лагерь невозможно оборонять: ни рва, ни частокола. Лучше мы все ценное, включая солдатскую казну, перевезем в тот лагерь, что построил я, на ту строну реки. Заделаем проходы, еще немного окопаем его, и будет у вас не лагерь, а крепкий форт, с одной стороны которого овраг, с другой – крутой берег реки, а с третьей – пара кулеврин.
– Хорошая мысль, тот лагерь уже крепкий орешек, а если еще его укрепить, получится настоящий форт. Думаю, что времени у нас не много, поедем сейчас? – предложил Брюнхвальд.
– Сейчас, возьмем с собой только инженера Шуберта и поедем. А как вернемся, так начнем готовить груз к переезду и броду.
– Да, телеги придется выбирать самые крепкие.
Солдаты, увидав, что генерал забирает с собой мучившего их полковника, стали кричать радостно:
– Храни Бог нашего генерала!
– Эшбахт!
На что полковник Брюнхвальд показал мерзавцам кулак и обещал, что еще ими займется.
Глава 27
Хлопоты. Подготовка к новому, хоть и небольшому походу – дело хлопотное, особенно если тебе вести две с половиной тысячи человек, да еще и с артиллерией. Приехав в свой лагерь, Волков до вечера обсуждал с Шубертом, Брюнхвальдом, Пруффом и Хайнквистом самые разные вопросы. Надо было знать, сколько солдат оставить Карлу и как для его количества людей укрепить лагерь; где сложить ценности, как их сложить, чтобы никому из солдат и в голову не пришло что-либо пытаться своровать; как переправить через брод полукартауну, которая будет надобна в походе на город Арфурт; где размещать пленных, которых скоро, буквально через пару дней, окажется больше тысячи. В общем, пока все решили, день и закончился.
А на следующее утро лагерь ожил. Возницы еще до света стали с руганью запрягать лошадей, в толчее меж палаток подъезжали к шатру генерала, где все было заставлено тяжелыми ящиками и еще более тяжелыми сундуками. Все это грузилось на подводы и под присмотром офицеров вывозилось из лагеря на дорогу, где собирался обоз. И обоз этот обещал быть немаленьким. Максимилиан насчитал одного серебра сто восемьдесят восемь пудов, прежде чем ныряльщики сообщили ему, что металла в барже и вокруг нее они больше не находят. Четыре пуда Волков продал, но все равно богатство его было так велико, что возить его в укрепленный лагерь с учетом непростой переправы придется весь день. А тут еще солдатская казна, кое-что из его вещей, из вещей офицеров. А тут еще пленные, их тоже нужно переправить на тот берег. Мильке расстарался, и уже к утру было готово сто пятьдесят человек. А еще Мильке и Волков приняли решение побыстрее распродавать все трофеи, что были в лагере. В общем, дел было у всех по горло.
Те части, что не задействовались в погрузке и сопровождении товаров, выводились из лагеря на тренировку. Даже кавалеристы вышли погонять коней, чтобы не застаивались. Единственные, кто так и остался в лагере, были ландскнехты, эти люди себя лишний раз не утруждали, считая, что учиться им давно нечему.
Волков, как и обещал, всем, кто доставал серебро из реки, и хозяину лодки хорошо заплатил. Сын золотаря так и вовсе получил двадцать монет от щедрот генерала. Фейлинг – тридцать, а Максимилиану кавалер пожаловал целых пятьдесят талеров. Даже гвардейцам, что день и ночь охраняли берег и ящики, и тем перепало по паре монет, а обоим сержантам по пять. Генералу денег было жалко, но раз слово дал, так держи, иначе пойдет слух как о фон Боке. Нет уж, пусть лучше все говорят, что он, Рыцарь Божий, – щедрый и честный человек. А то, что он чуть не плачет, когда с деньгами прощается, так кто это видит? Жадность свою Волков давно научился в себе давить. Да и как не давить ее, если хочешь, чтобы люди тебе служили верой и правдой? Вот и отсыпал денег всем, кто ему помог серебро добыть. Две сотни талеров как корова языком слизала. Единственное, что он сделал, чтобы по старой своей привычке выиграть хоть что-то для себя, – так это со всеми расплатился талерами Ребенрее, а не монетами экссонскими, которые тут были