нас будет начальником участка, минуя должность прораба, – сказала она по окончании проектирования.
Тот, не предполагая такого вдруг возобновившегося карьерного роста, будучи, по собственному разумению, уже на его вершине, поначалу испугался, но, вспомнив слова Анастасия о смыслах, всё понял и начал готовиться к новому поприщу.
Архитектор увеличил местный коллектив бригадой профессиональных строителей из столичного города. Строительство Дома искусств было начато немедленно и успешно завершено. Воздвигнуто главное здание с воссозданным фасадом барского дома, где разместился небольшой концертный зал и выставочные помещения. Построены флигеля с барочными мотивами для мастерских и жилья, образуя полукруглый двор с зимним садом, где среди прочего удалось вырастить андаманский падук, привезённый одним из индийских почитателей таланта Авскентия. И на особой грядке всегда росли васильки. Вновь появилось зеркало пруда, где грациозно плавали несколько белых лебедей и один чёрный. Из башенки главного здания открывается вид на обе церкви с возносящимися главками в отдалении, а совсем рядом – и конный завод с лугом, где пасутся кони изабелловой масти. И кто там бывал да любовался этими зрелищами, непременно замечал будто ниоткуда возникающего и туда же исчезающего странного седовласого человека, облачённого в крестьянскую одежду первой половины девятнадцатого века и обутого в начищенные до блеска барские сапоги. Но друг другу об этом не рассказывали.
Татьяна Лукьяновна стала директором нового учреждения. Её способность собирать людей, чем-либо одарённых, заимела весьма расширительный смысл. Она ездила по различным весям, узнавала там о людях, выискивала среди них истинных кандидатов на собрание личностей. Денис Геннадиевич, уже имея опыт зазывать сюда столичных горожан, дополнял деятельность профессиональной собирательницы. И концентрат искусств никогда не пустовал. А Ксения с Авскентием поселились в нём на постоянной основе, умножая подлинную актуальную поэзию.
Старые приятели, бывая у них в гостях размышляли.
– Да, лучше заниматься творческим преобразованием пространства при помощи поэзии. И вообще – искусства. Потому что именно здесь присутствует сила духа, – утверждал Николошвили.
– Но для воплощения нужна всё-таки инженерная мысль, – добавлял Денис Геннадиевич.
– А для рождения инженерной мысли нужна наука, – присоединялся Боря.
– Но наука для этих целей – матушка грубая, она успешно изготовляет лишь орудия уничтожения. Передовая научная мысль, к сожалению, обитает в сферах выдумывания исключительно таких орудий, – отвечала Ксениюшка.
– Но можно их объединить для созидания, – зодчий вертел в музыкальных пальцах кусочек Молева, величиной, может быть, не совсем уж с горчичное зёрнышко, но символически такой же, маленький, глядел на него с пытливым выражением. – Именно духом и объединить. Высоким.
Отец Георгий покивал головой, пожимая плечами.
54. Искусники
Семиряков, тем же временем, собрал замечательную коллекцию сельского искусства ближайшей и дальней округи. Ему помогала Татьяна Лукьяновна, используя собственные собирательские способности. Однажды Потап привёл её и Семирякова в дом Никиты, уверив их в такой необходимости, а сам остался гулять по огороду. Тот никого не ожидал и начал прятать под стол какие-то бумаги, а со стола сгребать краски и кисточки. Но не успел. Пытливый глаз Татьяны Лукьяновны и натренированное зрение галериста мигом выхватили содержимое бумаг.
– Ну-ка, ну-ка! – в один голос воскликнули они.
– Дай-ка взглянуть, – нетерпеливо сказал Семиряков и потянул руки под стол.
Никита вздохнул эдак тяжеловато, мотая головой, но спорить не стал.
– Бери, – сказал он.
Павел Саввич поднял стопку бумаг, исписанных гуашью, разложил её на столе и принялся внимательно изучать каждую из миниатюр.
– И когда ты научился так виртуозничать? – Татьяна Лукьяновна присоединилась к просмотру.
– Дык, наверно, когда выводил из кирпича живописные своды. Выводил, выводил, да вывел саму живопись.
И действительно, в его работах тесно извивались и переплетались линии различной толщины и разнообразного цвета, сочетанием своим создавая таинственные образы.
– Я что-то подобное видела на выставке живописи австралийских аборигенов, – сказала Татьяна Лукьяновна. – В Эрмитаже.
Семиряков поднял брови в знак недоумения. А Никита нахмурился.
– Нет, нет, я не смеюсь, – продолжила профессиональная собирательница всего лучшего среди человечества, – они вовсе не какие-нибудь дикари. Эти аборигены, когда начинают жить в цивилизованном мире, становятся замечательными художниками и проницательными философами. Любую европейскую знаменитость заткнут за пояс. Так что нет, я не смеюсь.
– Да, да, возможно, возможно, – молвил галерист повышенным тоном. – А кстати, поглядите здесь разные авторские руки. Это одно, а это другое, – он тыкал пальцем в разложенные бумаги.
Никита облегчённо хихикнул. Должно быть, почувствовал себя здешним аборигеном, способным заткнуть за пояс любого столичного искусника.
– Это Степан принёс мне показать, а я оставил у себя.
– О-го-го! – Воскликнула Татьяна Лукьяновна. – Он тоже, что ли, сводами вдохновился?
– Не знаю. Мы друг другу в том не признавались.
– Прикажу нашему плотнику рамки сделать, – сказал Семиряков, собирая бумаги снова в стопку.
А когда он воротился к своему «тяни-толкаю», у калитки под сводом из крон яблонь предстал поджидающий его Анастасий с пухлой папочкой.
– Вот принёс тебе дочкины картинки, хоть Ольга Анастасьевна всячески возражала, – сказал тот.
– Ну-ну, пойдём, поглядим, – галерист учуял небывалый сегодняшний успех в собирательском деле.
Когда они вошли в дом и Анастасий вынул картинки Ольги Анастасьевны, расставляя их на стульях, Павел Саввич аж присел будто на какой-то воздушный стул. Из лоскутков бумаги различной величины исходила хрупкость, лёгкость и глубокая символичность чего-то не поверженного, хотя были там вроде простые этюды окрестностей. И все работы выдавали необычайно тонкий вкус, используя смешанную технику пера с тушью и пастели.
Так, среди окрестных живописцев оказались и сугубо местные жители. Все их работы полнили галерею. И кони Мирона, глиняные, деревянные, бронзовые, удачно согласовывались с ними. Витрина пространственного ансамбля Дома искусств состоялась в полной красе.
Мирон в свою очередь усиливал деятельность. «Вот уж поведение так поведение, – удивлялся он сам себе. – отыскалось, отыскалось оно. Моё». Наплодил живых коней изабелловой масти, наплодил изваяния их.
Но вылепил он и фигуры человеческие. Одна из них уже давно потаённо стояла в мастерской при конном заводе, и никому не показывалась. Так же, как от всех скрывалась и таинственная женщина, чьим портретом была та скульптура. Священность. Мирон-Подпольщик уже иначе оправдывал прилипшее к нему прозвище. Никуда не деться от этого конспиративного образа, хоть поведение его решительно изменилось, и самому казалось неузнаваемым. И вот однажды он задумал изваять статую Василька. Эта мысль будто кольнула его неким шприцом и влилась непосредственно в душу. Скульптура началась и завершилась сходу, без предварительного эскиза. Руки художника будто сами всё слепили. Так он и сказал архитектору, когда представил ему бесподобное произведение скульптурного искусства, насыщенное жизненным духом. «Руки сами это слепили». Тот мгновенно оценил чрезвычайную выраженность в изваянии, а также приметил и удивительно точное попадание произведения