мешками появился в Думовее. Организовал раздачу их содержимого каждому двору. Селяне охотно пересыпали порции в свои мешочки и расходились по домам.
– Это особый сахар, – внушал он каждому, – и надо поберечь его до особого случая.
В одну и пятниц, злодей сделал заявление:
– Настал долгожданный особый случай. У нас тут в Муркаве есть новый храм. Тот сахар, что я вам раздал, передадим в дар для церкви. Маленькие такие подарочки, но ценные, потому что отдаются от души. От ваших душ.
Селяне согласились. Тем более что от всей души. Они вереницей дошли до Муркавы, большой толпой двинулись вдоль единственной улицы и остановились у храма. Его красота оставила в каждом из них сильное впечатление чего-то им самим неясного. Поискали глазами кого-нибудь из прихожан, чтобы задать наводящий вопрос по поводу явленного чуда. Но там не было никого, если не считать единственного пьяненького мужичка, сидящего на старинной чугунной скамеечке с вензелями. Единственного и в том смысле, что не поддался лечебным процедурам злодея. На него никто не обратил внимания. Каждый оставил по мешочку в притворе. Долго не расходились. Затем подошёл туда злодей и добавил в кучу свою часть дара. Сказал:
– Да, красота неописуемая. И мы её малость посластим.
Селяне расходились обратно по одному, поминутно озираясь назад, опасаясь утерять первоначальное впечатление и пытаясь пополнить его.
52. Денис Геннадиевич
Денис Геннадиевич постучался в стенку комнаты из сеней. Татьяна Лукьяновна сказала:
– Похоже, прибыл недостающий человек.
И открыла дверь. Учёный эволюционист, узнав Борю, Авскентия, Николошвили, Ксению, Мирона, и поискав глазами ещё кого-нибудь, воскликнул:
– Замечательная старая компания! Всем привет!
– А тебе привет особый, – ответил за всех Николошвили церковным басом, – вовремя зашёл. Мы тут всей компанией подаёмся в Муркаву. Там нынче двойная свадьба.
– Неужели Мирона женим? Он что, окончательно вышел из подполья? – то ли удивился, то ли по привычке язвить скульптору, той же высокой интонацией сказал учёный.
– Вышел, вышел, из подполья он окончательно вышел, – раскатистым гулом ответил поэт-традиционалист, – но жениться ему теперь будто нет нужды, и ты сам узнаешь, почему. Хе-хе. А женим нынче Чудо-Василька. На дочке Анастасия из Римок. Помнишь такого?
– Да-да-да-да, помню. У него, кажется дополна дочек. Он сам об этом заявил при нашем знакомстве. Когда подпольщика начали искать.
– Память у тебя отличная, – смешливо сказал Мирон, одновременно делая указательным пальцем грозящий жест в сторону Николошвили, – настоящий учёный. Ведь всякое учение только на памяти и зиждется.
– Это я давно понял, – вставился Боря, бывший плагиатор-компилятор, – но без вдохновения, она ничто.
– Так-так-так-так, – Татьяна Лукьяновна блеснула ладонями, тыча ими в полемистов, – оставим философию-милософию на потом.
– Оставим, – согласился Денис Геннадиевич. – Да. А свадьба-то двойная, говорите. Кто у нас ещё молодые?
– Там увидишь, – напевно сказал Николошвили и хитро улыбнулся, глядя в потолок.
Вся старая компания двинулась в Муркаву. По дроге Татьяна Лукьяновна стала пытать свежего гостя.
– И где ты пропадал почти целых три года? Имеешь ли успехи в области стрессовых превращений?
– Да просто всё. Мне же ничего не оставалось, как вернуться в столичный город, поскольку дел в сельской местности не представилось. И там вплотную занялся экологией. Мусор превращаю в энергию и удобрения.
– Похвально, похвально. А? – бывшая атаманша обратилась ко всем сразу.
– Молодец, – прогудел Николошвили.
– Лучше же, конечно, один раз увидеть, – пробурчал Боря.
Авскентий и Ксения молча покивали головами. А Мирон подошёл к нему вплотную, протянул руку и сказал:
– Дай пять.
Тот с лёгкого размаху ударил по ней.
Подле храма их поджидала церковная двадцатка в полном составе. Семиряков на посту старосты. Потап, плотник и возничий. Василёк. Анастасий, Степан и Никита со своими семьями. Отдельно сидел на старинной чугунной скамеечке с вензелями пьяненький мужичок. Особняком стояли архитектор со священником и счастливо улыбались. Денис Геннадиевич подошёл к ним.
– А знаете, – сказал отец Георгий, сделав поклон в его сторону, – знаете, ведь храм сей не состоялся бы, не будь вашего самого важного участия.
Архитектор, пожимая рукой музыкального склада угловатую руку сотрудника-эколога, согласительно кивал головой.
– Ваша работа действительно хороша, – сказал Денис Геннадиевич, хаотично кидая взгляд на дивное строение, – загляну-ка я внутрь, пока народ его не заполнил.
– Загляни, загляни. Мы ещё тут постоим, пока наши две пары снарядятся.
Учёный-эколог вошёл в притвор. Там он заметил кучку мешочков. Взял один из них, пригляделся, повёл пальцем по ткани и прислонил его к языку.
– Это что? – крикнул он, стоя в дверях.
– Это подарки-рки, – ответил мужичок, сидящий на старинной чугунной скамеечке с вензелями.
– Чьи?
– Да всех-сех, – тот махнул усталой рукой в сторону Пригопки, Римок и Думовеи, а потом и вдоль единственной тут улицы. – От души-ши.
– И что в нём?
– Сласти-ласти. Барин-н в белом, сказал-зал. Посластим-тим, сказал-л.
– Но это не сахар. Это мощнейшая взрывчатка. Надо немедленно выкинуть все эти подарки.
И он сам начал вытаскивать мешочки и раскидывать их далеко от церкви и от собравшихся тут людей.
– Все отойдите подальше, – крикнул он им.
Люди отступились. Но оттуда выскочил Василёк и метнулся помогать Денису Геннадиевичу. Они вдвоём успешно унесли все мешочки, кроме одного, последнего. Его ухватил Василёк, зацепился за вставленный в него детонатор, и его содержимое оглушительно взорвалось в руках. Мужичка на скамеечке взрывной волной смело наземь. Остальные люди качнулись назад, а затем стремительно вбежали в притвор храма. Сквозь облако дыма они увидели на полу Василька с застывшей навечно улыбкой.
Ольга Анастасьевна сняла с себя подвенечную накидку и укрыла ею лицо Василька. Затем, уткнулась в плечо отца. Никто не слышал её рыдания и не видел её слёз. А тишина длилась и длилась.
– Денис Геннадиевич, – прошептала Татьяна Лукьяновна, – вы с Васильком спасли храм и нас.
Мирон, до того размышляющий о жертвенности, смешал в голове все возможные причины её: ради любви, ради благоволения духов, ради нескончаемой длительности жизни. Даже ради изменения поступков в лучшую сторону. А что произошло сейчас?
– А эта жертва ради чего? – возопил он, мысленно кидая взор на лесного старца, на священника, на невесту, сразу очутившуюся вдовой.
Никто его не слышал. Каждый имел в потрясённом сознании собственную думу. И Анастасий средь них повторял давнишние слова. Свои и Оленьки:
«О жизни, значит, о жизни, о жизни; и в каком смысле? – Он легонько тряс головой. – И философия тут ни при чём, нет, а смысл тут самый главный, самый особый, о котором нам теперь никогда не узнать». – Он возражал себе и тогдашним Оленькиным словам, глядя на тело Василька, свободного от рассеянного дыма, теперь отчётливо, даже подчёркнуто лежащего под дочерней подвенечной накидкой.
Архитектор коснулся нагрудного