хватает. Ты же сама говорила! А ты знаешь, что у него на дискетах в столе? Бабы голые!
Так резанул по больному, что в глазах потемнело. Не стало сил даже ударить. Развернулась, ушла на кухню, дрожащими руками помыла чашку и тарелку.
А когда ее дни начинаются хорошо?
Одна радость – май. Тепло, не надо мучиться с сапогами, с пальто.
В автобусе принялась рыться в сумке, искать мобильный. Позвонить репетитору, соврать, что Володя заболел. Обреченно – будь что будет. Надоело.
Все внутри и кругом – обида.
Почему в колледже к Восьмому марта ее группа не подарила ей даже коробки конфет? Дело не в подарке. Они показали: мы тебя не любим. А она из кожи вон лезла, на Новый год поставила с ними «Юнону и Авось».
А как было на днях? Прелестная девочка с шелковыми длинными волосами сказала ей, скривившись: «От вашей церковной музыки спать хочется».
А голые животы зимой?
Как так случилось, что Толя начал просто уходить на работу, приходить с работы, смотреть телевизор, спать, повернувшись к ней спиной, и изредка проявлять равнодушный интерес к ее телу? Перестал вместе с ней ругать то, что она привыкла считать ненавистным и для себя, и для него?
Ужасно, когда они наклоняются, брюки сползают и бесстыдно вылезают ягодицы с врезавшимися стрингами посередине.
Как ей Володя нагрубил: «Тарковский, Янковский! Да ты когда последний раз читала хоть что-нибудь?» И ведь он прав! Вот что все они с ней сделали!
Девочки, когда разучивали «Юнону и Авось», хихикали, изображали лесбиянок, но сыграли неплохо.
Все равно ей казалось – вот-вот, и Толя очнется, и они станут прежними и вместе будут любить время, остановившееся на свадебной черно-белой фотографии: мама в белом платье со скромной веткой цветов в волосах, отец в костюме с галстуком. Но он все испортил бесповоротно. Как ей было страшно, когда она поздно ночью встала в туалет и увидела его перед компьютером с гологрудыми девками на экране! То, что при этом делал Толя в кресле, было мерзко, чудовищно и навсегда поселило в ней отвращение и ужас к его редким попыткам в постели. И попыток не стало.
Но она никогда, никогда не настраивала Володю против отца!
Первое занятие начиналось в одиннадцать, как и то, которое прогуливал Володя, и она с трудом заставляла себя сосредоточиться на этюде Черни и неповоротливых пальцах толстой кудрявой девочки. Может, все-таки пошел? Тогда точно опоздал. Позор. Да не пошел он. Позор, позор, позор!
Толстые родители, несмотря на ободранные стены и тесноту, держались надменно. По коридору бродили породистые курносые коты.
Второе занятие – в богатой квартире в кирпичном доме на охраняемой территории. Сумрачная смуглая женщина, открывающая дверь со скупой улыбкой, уходящая курить куда-то в далекую комнату. Вежливая, серьезная, печальная второклассница, старательные ручки, локотки, заунывный «Сурок». Просачивался тоскливый дым. Была здесь еще девочка-подросток с отстраненным «Здравствуйте» и настороженным взглядом, обращенным к матери. Был ли в этом доме мужчина?
Однажды смуглая женщина спросила: «Вот вы много лет преподаете. А что для вас сейчас музыка? Вы ее еще чувствуете? Или это просто ремесло?»
Ответила что-то дежурное, но показалось, что от нее ждут разговора – не о музыке даже, а о чем-то, чего нет и никогда не будет.
Сегодня, проходя через огромную гостиную с лакированной темной мебелью, увидела на столе книгу. «Опасные связи». Автора не разглядела. Это было что-то важное, что обязательно надо знать всем культурным людям. Вот бы спросить, кто написал, о чем это. Посидеть бы, поговорить, поплакать. Бедные мы, бедные.
На улице включила мобильный. Володя звонил! Скорей, скорей откликнуться! И сразу – счастье. Насмешливый, грубый голос, но говорил-то – что? Что, мол, зря она так завелась утром. Что пошел, пошел он на эту математику. Он и не думал не идти. И невероятное: «Ну, давай, что ли, сегодня в кино сходим? На „Чужую планету“? Ну, это вроде сказка такая».
Родной, любимый, свой – навсегда! Культпоход совсем некстати. Дома стирка, холодильник почти пустой, живот поджимает от голода. Раньше втроем ходили в кино в каникулы. Первым отстранился Толя. Потом Володя. А она и не напоминала, и не настаивала. От усталости даже в выходные хочется одного – плюхнуться перед телевизором и смотреть все подряд. Но на порыв сына – засуетилась обрадованно, будто спеша угодить высокому начальнику. Вот молодец – и фильм, видно, подходящий, добрый выбрал. И что вот так – не в каникулы пригласил! Значит, помнит, помнил и в каникулы, скучал по семейному кино, но из подросткового упрямства – хорохорился, не выдавал себя. Решила: про репетитора сегодня не расспрашивать, чтобы не спугнуть радость.
Сеанс в полчетвертого. Домой заскочить не успеет. Позвонила Толе, напомнила об остатках борща и пельменях в замораживателе. Сказала про кино. Могла бы и не говорить. Потому что ему все равно.
До торгового центра с кинотеатром внутри добираться неудобно. От метро еще ехать и ехать. Зачем надо было тащить ее в такую даль? Хоть бы спросил, подходит ли ей это время. Эгоист!
Метро, маршрутка. Ужасно хотелось есть. Перед торговым центром взяла в ларьке печеную картофелину с грибной начинкой, жадно съела, запив минеральной водой.
Внутри свет, стекло, довольные люди. Чего веселятся? Покупают, покупают, как будто в этом счастье.
У металлоискателя перед входом в кинотеатр стояла противная надменная блондинка в бежевом платье, рядом девочка в розовой футболке.
У касс кинотеатра – Володя. В безобразных джинсах – широченных, спущенных с бедер. Про них-то она из-за математики забыла! Это вчерашняя ссора. Джинсы подержанные, купленные Володей у какого-то мальчишки на собственные деньги. Заработал, кидая рекламные листовки в почтовые ящики. Вчера она ему ясно сказала, чтобы отнес туда, где взял. Не послушается – она их сожжет, изрежет! Так ведь он в них на математику ходил! И наушники. Их она ему подарила, чтобы английский учил. А он ее обманул. И слушает теперь – пакость, звериное рычание негров, хватающих себя за… ширинку.
Хватило сил только на то, чтобы окаменеть и говорить сквозь зубы, хотя хотелось заорать, толкнуть, дернуть за безразмерную штанину.
Какие дорогие билеты! Володя смущенно сбоку: «Я ж тебе говорил! Это три дэ». Три дэ? Ах да, трехмерное изображение. Ничего он ей не говорил! Не предупредил. Заманил, хитро раскрутил на лишние траты, предвидя, что не такая уж она темная и может отказаться, зная, что билеты на три дэ гораздо дороже обычных. Промолчала в наказание, но в очереди у входа в