Ира с пакетом в руке и искаженным лицом. Заплакала.
– Не могу больше! Он меня назвал сукой! И никто не заступился!
Парковавшийся у «Копейки» джип чуть не задавил старушку и окатил Иру водой из лужи. Бедняга! Она так и не привыкла к машинам на тротуаре и не научилась от них увертываться.
– Я ведь ему только сказала, что нельзя так – прямо к дверям! Как можно жить в такой стране!
Мы с Вольфгангом переглянулись и трусливо отвели взгляды, прочитав в глазах друг у друга: «Сама виновата!» Я подумала о редкой способности Иры притягивать к себе неприятности. Еще весной, возвращаясь из Музея народов Востока, она отважилась на такси и у подъезда подралась с таксистом, отказавшись платить в два раза больше, чем договаривались. «Мерзавец, хам» ухватился за ее сумку и оторвал ручку. О музее я так ничего и не услышала.
Мы ее утешали, гладили по плечам. Обычные дежурные фразы начали срабатывать. Но Вольфганга понесло в сторону:
– Возмутительно! И таких наглецов здесь много, очень много. Но Ира, дорогая Ира! Не уверен, что то, что я сейчас скажу, тебе поможет. Но постарайся понять… Ведь это дети, незрелые дети! Они не наигрались в свои «хаммеры» и квадроциклы и не умеют себя вести. Какой спрос с детей? Послушай! Не смотри на меня так. Детство – это будущее! Это развитие! Почувствуй этот бешеный пульс. Они заплатили все долги, накопили резервы и теперь рванут вперед! А у нас – старческое бессилие, которое пока держится на деньгах и опыте. Когда я еду по Москве и вижу новые красивые дома, молодые улыбчивые лица, я счастлив! Мне хочется плыть в этом потоке. Нет, не просто плыть, а грести, чтобы убыстрять его скорость!
– Ты что несешь?! Этот скот, чуть не убивший старушку, – будущее России? Какой же из такого ребеночка вырастет взрослый? Гляди-ка, радостные лица увидел! Да ты постой с этими бодрыми людьми на автобусной остановке в конце рабочего дня! – Ира говорила, как всегда, быстро, но непривычно холодно и оттого убедительно.
– Так я давно предлагаю: давай купим тебе машину!
– Вот, проговорился! Вся твоя любовь к России шита белыми нитками! Дали деньги на шофера, можешь теперь выпендриваться!
Вот оно что. То-то я на днях удивилась, увидев на днях Вольфганга, садящегося утром в свой БМВ со стороны пассажира. С выражением безграничного, почти неприличного блаженства на лице. Но сейчас его задело не меткое наблюдение Иры о новых привилегиях.
– Не говори глупости. Какая любовь?
Немцы после Второй мировой войны научились бояться любви к родине, да и вообще к какой-либо стране, считая ее последней ступенью перед национализмом. Похоже, Ира метила в одно больное место, но невольно попала в другое.
– Обязательно надо сказать гадость. Но не буду отрицать – в Берлине я чувствую себя, как лягушка в теплом болоте, а здесь… как…
– Как голодная собака, которой дали кость!
С меня хватит. Я засобиралась домой. Дело шло к вульгарному выяснению отношений. И так же, как в те незапамятные времена, когда мои родители ругались из-за невымытой тарелки, а на самом деле из-за чего-то гораздо большего, и я сжималась в темноте, мучительно решая, чью сторону принять, мне стало ясно, что я невольно пытаюсь понять, кто прав. А я совсем этого не хотела. Когда Вольфганг с блестящими глазами предрекал России великое будущее, на меня накатывал восторг. Когда Ира с отвращением и ужасом лишала Россию будущего, я тоже видела впереди только дымящиеся развалины. Если ребенок принимает одну сторону и начинает ненавидеть отца или мать, ему становится легче. А если не принимает? Я не то чтобы не хотела быть арбитром. Сам спор, сам предмет спора мне был не нужен.
Становилось все холоднее, дождливее и темнее, и Ира перестала выходить за границы немгородка. «Какой ужас рассказал мне Вольфганг! – делилась она со мной по телефону. – У его русского прораба на днях убили сына! Ночью зарезали из-за мобильного телефона! Телефона! Единственный сын! Почему нам запрещают решетки на окна поставить? Здесь у всех на первых этажах решетки. А у некоторых на последних. Боятся, что залезут с крыши!» Несчастному Вольфгангу с трудом удавалось упросить ее в выходные съездить с ним в магазин и закупиться на неделю. Все чаще я видела его одного, перетаскивающего пакеты от машины до подъезда.
Доконала Иру регистрация. Она, ясное дело, по принципиальным соображениям сохранила российское гражданство. Тем не менее ей полагалось регистрироваться в милиции. Как иностранцам. Первый раз по приезде в Москву она получила регистрацию, отстояв полдня в озлобленной очереди, о чем рассказывала с юмором. Через год процедуру пришлось повторить. На этот раз Ира неделю не могла себя заставить отправиться в милицию и, вернувшись оттуда, зашла ко мне на работу, не в состоянии справиться с пережитым. Мы вышли в коридор.
– Они сказали, я должна доказать, что получила российский паспорт на законных основаниях. Они пошлют запрос в Берлин, в посольство. Ничего не понимаю! Я ведь коренная москвичка, у меня есть свидетельство о рождении. А почему в прошлом году меня зарегистрировали? И как я буду жить без регистрации? Ответ из посольства придет через два месяца!
Сколько я ей ни внушала, что она, слава богу, не негр и не китаец и никому не придет в голову проверять у нее на улице документы, она только горестно качала головой. Теперь ей за пределами немгородка чудился еще и арест.
Мы с мужем случайно встретили Вольфганга на приеме, устроенном каким-то банком. Я и не заметила, когда он превратился в ухоженного, улыбчивого, довольного человека в дорогих костюме и очках. И он очень сносно говорил по-русски! Ловко лавировал между гостями, поднимал бокал, хохотал, понимая шутки. Подойдя к нам, похлопал моего мужа по плечу, приобнял меня. Сообщил, что встал в немгородке на очередь на четырехкомнатную квартиру. И уж, конечно, не на первом этаже, ха-ха! А я подумала: «Что ж Ира мне ничего не сказала?»
Я наблюдала за Вольфгангом, когда кто-то произнес тост за Россию. Он с таким энтузиазмом выкрикнул: «Хох! Хох! Хох!», что на него оглянулись соседи.
Помню, я сказала мужу, что холостяцкие походы Вольфганга на приемы добром для Иры не кончатся.
Перед этой угрозой Ира была абсолютно безоружна и сама это сознавала. Сначала она защищалась от страха перед русскими женщинами, смеясь над их пристрастием к лейблам, стразам и косметике. Но потом только твердила: «Ты посмотри, как они виляют бедрами! Весь день на шпильках! Хищницы! Акулы! Удивляюсь, что