Теодора отразилось разочарование и гнев, лишь на мгновение, а затем оно снова стало каменным. Но я видел, точно видел, что он потерял контроль над собой. Словно бочка с порохом, он готов был вот-вот взорваться и, пожалуй, очень бы этого хотел. С радостью он отдал бы приказ расстрелять весь табор, убить всех и каждого, женщин и детей, и сам бы без сомнения присоединился к этой резне. Так он бы выпустил пар, выместил бы злобу за то, что мы с Ярким снова ускользнули из его лап. Но он не мог – существовали правила, которые даже ему, Теодору Стриксу, приходилось соблюдать.
Гвардейцы вслед за своим командиром покинули повозку, и дверь за ними закрылась. Но мы продолжали сидеть в мареве иллюзий еще минут пятнадцать или двадцать, пока вдруг всё не пропало, развеялось, словно дым, и я ощутил, как легче стало дышать и прояснилось сразу в голове. И не только мне одному. Джанко шумно выдохнул и обессиленный откинулся назад. На его лице блестели крупные капли пота. Прикрыв глаза, он дышал полной грудью и выглядел как человек, пробежавший только что марафон.
– Спасибо, – тихо проговорил я, и Джанко в ответ устало улыбнулся.
Отдышавшись, он, наконец, открыл глаза и внимательно посмотрел на меня. Впервые за этот вечер он предстал передо мной преисполненный серьезности.
– Ты спас от беды нашу глупышку Аду. Поверь мне, писатель, что как бы ни была она дорога своему брату или кому-то еще в таборе, нет ни здесь, ни на всем остальном свете человека, который дорожил бы ею более, чем я.
Мы встретились взглядами, и мне тут же стал ясен весь смысл слов Джанко. И пусть сказал он совсем немного, все остальное читалось в глазах. Карих глаза саббатийца, опытного иллюзиониста, по всей видимости, заправского шутника и весельчака, а также человека, влюбленного глубоко и по-настоящему, однако в ту, которая никогда не ответит взаимностью. Хотите верьте, а хотите нет, но всё это я действительно увидел в его глазах, преисполненных благодарности, печали и легкой иронии, с которой он привык смотреть на мир. Больше не нужно было ни о чем спрашивать и благодарить.
В дверь заглянул Ромул и произнес:
– Ушли. Вот видишь, друг, я же обещал, что мы сумеет спрятать вас так, что никто не отыщет. Эти хваленые ищейки не смогли увидеть вас у себя под носом.
– Благодарю тебя, Ромул, – ответил я, наконец, выдохнув и расслабившись, осознавая, что смертельная опасность в очередной раз миновала нас. – И прошу прощения, что сомневался.
Тот лишь ухмыльнулся в ответ.
– Как насчет составить нам компанию у костра? Ужин почти готов.
– С радостью.
– Отлично.
Ромул скрылся за дверью и, обернувшись на Джанко, я вновь увидел его широкую улыбку.
– Пойдем, писатель, – позвал он меня, вставая. – Выпьем вина. Мне бы не помешало.
«Мне тоже», – согласился я мысленно, следуя за ним.
В таборе жизнь продолжалась так, словно ничего и не произошло, или явление к ним людей, подобных этим гвардейцем, было делом обыденным. Возможно, все действительно обстояло именно так, ведь саббатийцы кочующий народ, всю жизнь они в пути со своим табором, и селениане, коим никогда не понять подобного образа жизни, обвиняют их во всех грехах на свете, не упуская случая найти доказательства вины. Справедливости ради стоит сказать, что табор табору рознь, и есть такие, кто действительно промышляют самыми грязными и темными делами, и чье появление в окрестностях любого провинциального городка сопровождается исчезновениями людей, кражами и беспорядками. Но есть и другие, которые живут честно, зарабатывая на жизнь торговлей или своими представлениями, а тут уж кто на что горазд. Существуют очень знаменитые бродячие цирки, чьи названия шумят по всему Конгломерату, а также известные барды и танцовщицы, целые театральные труппы, которых с распростертыми объятиями встречают власти любого, даже самого консервативного и социально замкнутого города в Селении. Так что, как и во всем остальным на свете, здесь всё очень неоднозначно.
Нас усадили на лавку возле большого костра в самом центре лагеря и очень сытно накормили. После ужина Яркий отправился изучать лагерь и знакомиться с его жителями. Саббатийцы, будь то мужчины, женщины или дети, оказывали ему теплый прием, гладили, с улыбкой позволяли осматривать себя и прикасаться к украшениям на одежде. Яркий же, преисполненный энтузиазма, готов был пообщаться с каждым, выражая неподдельные любопытство и интерес. Недоверие и опаску он проявил только к паре собак, наряду с остальными жителями лагеря подошедших познакомиться с этим странным гостем. Однако, он быстро нашел с ними общий язык. Яркий ничего больше не боялся, и я перестал тоже. Зверек отлично чувствовал опасность, и раз теперь он вел себя так спокойно и непринужденно, то можно было расслабиться и мне.
Ромул налил мне вина и ненавязчиво спросил о Ярком, и о том, почему мы в бегах. Я рассказал все как было, начиная со встречи на кладбище и до стычки с шерифом в поле. Я ничего не скрывал. Не было смысла утаивать что-то от этих людей. Если саббатийцы приняли тебя в свой лагерь, разделили с тобой еду и выпивку, можешь быть уверен, что они никогда не предадут и не продадут тебя. Эти люди могут быть ворами и мошенниками, но никогда предателями они не станут.
Ромул, Джанко и все прочие, кто присоединился к нам, когда я начал свой рассказ, в числе таких была и Адель, выслушали меня крайне внимательно и позволили себе говорить, только когда я закончил.
– Мы планировали остаться здесь еще на пару дней, – сказал Ромул, отпив вина. – Но после случившегося с Адель я не желаю больше оставаться в окрестностях этого города ни одного лишнего часа. Мы заработали достаточно, верно?
Он обращался ко всем присутствующим, и я услышал возгласы согласия.
– В таком случае, снимемся завтра же утром. Отправимся на юг, в Артемизу, как и собирались. А это значит, что какое-то время наши с вами пути будут совместными. И для всех нас будет честью принять вас на это время у себя и составить компанию в дороге.
Все закивали активнее.
Как я мог не согласиться? Во-первых, мне действительно хотелось побыть еще с этими удивительными людьми,