для меня незримое. Все вокруг стало ощущаться нереальным, фальшивым. В конец запутавшись в собственных чувствах, я постарался перестать анализировать их и стал ждать развития событий.
Яркий тоже заволновался, занервничал, но когда я крепче прижал его рукой, успокоился, словно получив от меня эмоциональный сигнал поступать точно так же, как и я. И он поступал. Сидел тихо у меня на коленях и прислушивался.
Скоро дверь открылась, впуская в фургон дрожащий свет костра, который тут же заполнил помещение пляшущими тенями.
– Там мы храним реквизит, – услышал я слова Ромула. – Сейчас там никого нет.
– Проверим, – сухо скомандовал Теодор Стрикс.
На пороге появился гвардеец и шагнул внутрь. За ним вошел второй, неся в руках масляный фонарь, а за ними ступил и сам Теодор. При виде этого человека все у меня внутри сжалось. Страх и гнев схлестнулись в моем сознании, разрывая его надвое. Один кричал, что нужно срочно бежать, разбить окно и броситься в поля. Другой – что нужно немедленно нажать на курок и убить этого монстра, пока он не убил меня. Но я не сделал ни того, ни другого, оставшись неподвижно сидеть, как и велел Джанко.
Дело в том, что помещение было совсем небольшим, а мы сидели хоть и чуть в стороне, все равно в прямой видимости для любого вошедшего, и никакая темнота не смогла бы нас скрыть. Первый же гвардеец должен был меня увидеть. Но он не увидел. Ни первый, ни второй, ни зашедший следом Теодор Стрикс. И в тот момент я абсолютно доверился Джанко. Я начал догадываться о том, что именно происходит.
Прежде мне доводилось быть свидетелем подобного, но в куда меньших масштабах и не на самом себе, конечно. В простонародье это звалось иллюзионизмом. С научной же точки зрения в данный момент Джанко поддерживал контакт с иным пространством, миром Хаоса, как его нарекли наши ученые мужи. Согласно их утверждениям, наш мир не единственный, он лишь часть куда более колоссального бытия. Бесчисленное число реальностей неустанно кружатся в бесконечном вальсе вселенских масштабов, неразделимые, прочно связанные друг с другом и в то же время совершенно разные, являющиеся одновременно отражениями, копиями и антиподами. Изучение этих реальностей – пространств, если говорить языком научным – является основной сферой деятельности нашего прославленного Университета, а уж потом идет технический прогресс и прото-артфеакты. За сто с лишним лет своего существования Университет значительно продвинулся в данном вопросе, и в его стенах была установлена связь с большинством известных ныне измерений, а также разработаны техники взаимодействия с ними, позволяющие изучившим их мастерам творить невероятные вещи, не нуждаясь для того ни в каких артефактах. Справедливости ради стоит сказать, что не только Университет занимается изучением других миров и практическим применением их сил. Рейны создают свои удивительные протезы и живых кукол именно благодаря взаимодействию с иным пространством, некой Квинтэссенцией, откуда их мастера и берут те самые живительные искры, которыми наполняют свои механизмы, и этот процесс держится в строжайшем секрете уже много сотен лет. Ходит слух, что, пытаясь проникнуть именно в эту тайну Рейнов, Александр Годвин в конце прошлого столетия открыл путь к пространству, позже названному Биотоком, и теперь служащему клану Годвинов мастерской для создания своих произведений. А технику взаимодействия с так называемым антимиром, например, демонстрировал Теодор Стрикс в совсем недавней схватке у меня дома. Но задолго до появления самого Университета, Годвинов и Рейнов, странствующие по Старшему материку таборы саббатийцев уже умели взаимодействовать с иным пространством. Они не звали его пространством, не нарекали Хаосом, они и вовсе не придавали никакого значения тому, как у них получается то, что получается. Они действовали интуитивно, просто делали и все, передавая эти знания от отца к сыну. Хаос, который они впускали в наш мир, мог нарушать привычный ход реальности, вносить в нее изменения, ведь там, в том пространстве, в отличие от нашего, не было никакой определенности и никакого постоянства. И истончая метафизическую грань между мирами, иллюзионисты саббатийцев впускали в нашу надежную и весьма определенную реальность совсем немного этого непостоянства. Одни с помощью таких умений давали невероятные по своей красоте и эффектности представления, другие использовали свои особые таланты в воровстве. А чаще и то, и другое совмещалось, как без сомнения было и в таборе Лавинѐс.
Вот о чем говорили те двое бедолаг, обвинившие Адель в воровстве. Их случай не обошелся без вмешательства опытного иллюзиониста, теперь я в этом не сомневался. Я и сам не раз бывал на подобных выступлениях, вот только прежде никогда не чувствовал ничего схожего со своими нынешними ощущениями. Ранее иллюзии и реальность были неотличимы, и я, как и все прочие зрители, не знал, в какой именно момент мир реальный изменялся по воле иллюзиониста и сливался с иным измерением. Сейчас же всё мое естество бунтовало, и я четко осознавал, что всё вокруг нереально, что всё – обман. Я буквально чувствовал ту зыбкую материю Хаоса, которой Джанко окутывал наше окружение, скрывая нас тем самым от посторонних взглядов.
«С чего бы это?» – пронесся вопрос где-то на границе моего сознания. – «Может, потому что теперь я стал непосредственным участником иллюзии, а не сторонним ее наблюдателем? Или причина кроется в чем-то еще?»
Но размышлять о подобном было некогда, ведь Теодор Стрикс, чьи тяжелые шаги обозначались глухим ударом каблука по деревянному полу повозки, подошел ко мне почти вплотную и остановился, внимательно оглядывая помещение. Замерев, я смотрел ему прямо в лицо, до боли стиснув зубы и сжав пальцами рукоятку револьвера. Он скользнул по нам взглядом. Затем еще раз. В какой-то момент мне показалось, что он задержал глаза на мне чуть дольше.
«Заметил!» – тут же пронеслось в голове. – «Увидел! Он знает, что мы здесь!».
Но он отвел взгляд. Не знаю уж, что именно он видел перед собой в данную минуту, вместо меня, Яркого и Джанко, но это не вызвало у него ни капли интереса. Каждый мускул на лице убийцы был напряжен, Теодор Стрикс походил в ту минуту на дикого зверя, хищника, выслеживающего свою добычу. Но в глазах читалась лютая холодная злоба, не свойственная ни одному хищнику. Только человек умел так ненавидеть.
– Я же сказал, что здесь никого нет, – Ромул появился в дверях. – Только театральный реквизит.
На лице