Читать интересную книгу Приговорённые к счастью - Сергей Матвиенко

проверками. Беззаботные создания! Они как бы есть – носятся, таскают грузы, договариваются друг с другом о маршрутах переноски и складирования, оповещают базу о готовности, – но их как бы и нет. Не считать же бытием программную математику, цифровые модели и выверенную механику движителей. Без этой математики они и шагу не сделают. Вместо жизни – набор алгоритмов. Чётко очерченные в рамках заданной логики, они существуют (если можно так выразиться) в идеальном мире вне времени. Движимая механизмами математика строго сформулирована в логические конструкции, в ней сразу реализуются все возможные пути, и пусть их много, но они уже заданы и пройдены до конца. А любой выход за пределы правил – фатальная ошибка и крах идеального мирка. Мёртвая схоластика.

«Так что их нет», – сказал себе Бальтазар, удовлетворённый отвлечённым философским размышлением. Даже ведьмин Бенедикт со своим злобным шипением, хитростью, пронырливостью, успешно скрываемым повышенным аппаратным интеллектом не живёт, не чувствует – он лишь притворяющийся автомат.

Бальтазар вздохнул и поёрзал в кресле. На сердце было неспокойно. С посадки, как Дима напомнил о себе, репейником прицепился и не отпускал мелкий и глупый страх аварии. Душу терзали неотступные мысли: случись похожая авария, найдут ли их оранжевую банку пассажирского модуля? каково больше никогда не очнуться, сгинуть в небытие рука об руку с гнетущими страхами? Как бы сейчас не помешало безжизненное спокойствие бездушного механизма…

Наконец объявили пуск. Землян на борту не было, и корабль взмыл в небо на предельном ускорении в десятки земных g. Ударом клинка пронзив голубой небесный купол, они вырвались в чернильную темноту космоса, усыпанного жемчугом звёзд. Первый шажок на пути к дому. Корабль довернул нос к Луне и, не теряя ускорения, взял на неё прямой курс.

В окно иллюминатора заглянуло ярко-оранжевое Солнце, принявшись бить по нему прожекторными лучами. По стеклу поехала защитная шторка. Бальтазар её отодвинул, загородился от слепящего диска ладонью и полюбовался на дикие космы протуберанцев, пляшущих вокруг солнечной головы. «Эти не притворяются. Мечутся, словно живые. Покуда Солнце светит. Может, и мы ещё поживём…»

Он зевнул, откинулся в кресле и погрузился в полётный сон. Привычно тяжкий и мрачный.

* * *

Обнажённый, стыдливо прикрываясь руками, он стоял перед длинным столом, дальний конец которого скрывался в полумраке. Серый камень стен, низкие своды потолка, затхлый запах и сырость. В углу трещал камин, отбрасывая кроваво-алые блики. Его слабое тепло лишь оттеняло холод подземелья. От ужаса Бальтазара била ледяная лихорадка.

По обе стороны стола сидели люди в чёрных балахонах. Они шептались меж собой, читали бумаги, передавали их друг другу и, блестя в сполохах огня лысинами тонзур, слаженно кивали, как одна многоголовая гидра.

За противоположным концом стола, глубже всех спрятавшись во мрак, восседал некто в красной бархатной мантии. Капюшон полностью прятал его лицо, склонившееся над толстым фолиантом. Здесь было средоточие всего сборища, сюда стекались бумаги. Полусогнувшийся сбоку человечек что-то шептал ему на ухо, тыча пальцем в листок перед собой.

Углублённый в чтение таинственный некто перелистнул плотную жёлтую страницу. Сердце пленника забилось: это она, его книга. И пусть он не мог разобрать ни обложки, ни содержимого, он знал наверняка: это она. По ней будут судить.

Оцепеневший, словно прикованный к полу чьей-то злой волей, Бальтазар глядел, как вершится его судьба. «За что всё это? В чём я провинился? Люди вы или кто? Посмотрите на меня – вот он я, перед вами». Но слова эти не вышли дальше обезумевшего от страха рассудка. Его не замечали, будто его здесь и не было. Да и что он скажет в своё оправдание? Как оправдается непониманием?

Дрожа от страха, Бальтазар смотрел на вершителя во главе стола, не смея отнять от него взгляда. Красная Мантия взяла в руки сложенную кипу бумаг и не глядя передала юному монашку, услужливо замершему сбоку. Тот бросил нашёптывать своё и, склонившись ещё ниже, принял бумаги. Шёпот затих, все повернули к ним головы. Воцарилась гробовая тишина. Согбенный помощник чуть распрямил спину, и послышался его размеренный заунывный голос, будто завыл бесплотный дух. Зачитывался приговор.

Бальтазар вслушивался, но не мог разобрать едва знакомые слова на неизвестном языке, чей стройный ряд сливался в одну монотонную абракадабру, оттого ещё более страшную. Поток певучей бессмыслицы иссяк, и лишь последние два слова дались ему: in ignis.

– В огне, – прошептал он дрожащими губами за умолкнувшим обвинителем, голос которого вдруг показался пугающе знаком. Но чей?

В комнате посветлело (то ли от огненных заклинаний ярче запылал камин, то ли глаза осуждённого привыкли к полумраку), и Бальтазар разглядел сидевших за столом. Его тоже рассматривали. Всё старческие лица: морщинистые и одутловатые, с дряблыми брылями щёк, со щёлочками опухших, воспалённых глаз. Облизывание губ и шумное сглатывание слюны после или перед сытной трапезой, огромные животы для вместительных желудков и удобные необъятные седалища. У одних – немногих – в глазах любопытство, у других – нескрываемое вожделение и похоть, глумливые улыбки и плотоядные причмокивания.

Не сумев скрыть отвращения, ощущая подкатывающую к горлу дурноту, он перевёл взгляд с уродливо жирных туш на их главаря. Из-под капюшона проступили очертания женского лица. С ненавистью и презрением она смотрела на него. Это была Елизавета. Она сбросила капюшон.

– Будь милосердна, – прошептал он ей.

Лишь тень холодной улыбки проскочила по краешку её прекрасных алых губ.

Юный монашек при ней так и не поднял лица. Никак его не разглядеть.

«Кто же ты, кто? – волновался Бальтазар. – Неужто и тебя знаю, как и всех этих?..» Он глянул с омерзением на сборище стариков.

Не отнимая обличающего взгляда, Елизавета медленно подняла руку и указала на него:

– Виновен.

Услышав её вердикт, застенчивый юноша отнял глаза от пола, с любовью и преданностью глядя на свою богиню. Миловидный юноша с ухоженной бородкой.

– Ты, – прошептал пленник, узнав в нём себя.

Юноша указал на него.

– Виновен, – произнесли юные уста.

Охнув, Бальтазар повалился в круговерть обвиняющих его указательных пальцев и рыхлых гримасничающих рож. Водоворот образин закружил его, лапающие руки потащили вниз…

Бальтазар вздрогнул и очнулся. Прилетели. Полётные кошмары случались с ним всякие, но этот был пострашнее прочих. Чтобы не привыкал.

Обычно его сжигали на костре. Облачали в грязное, вонючее рубище и вели помойными улицами на площадь с каким-то цветочным названием, которое он мучительно вспоминал всю дорогу, не замечая пинков и плевков. Под улюлюканье его расторопно привязывали к столбу. Лили под ноги на хворост липкую и пахучую смолу. Священник бормотал заклинания и перечёркивал крестом. А Бальтазар, с тоской оглядывая ликующую толпу, выискивал кого-то единственно важного: «Где ты, кто ты? Что