билетёрша, – он теперь
Миронье. Идём,
Миронье, – дело. – Она схватила меня за руку и дернула с собой.
Я слышал, как Савелий кричал что-то, но все конюхи так гудели, что его нельзя было разобрать. А билетёрша говорила:
– Как орут! Идём дальше. – И мы пошли в буфет. Билетёрша мне сказала, чтоб я подал заявление в союз, что Голуа не страхует меня и заставляет делать опасный для жизни номер.
– Ты же не в компании, ты нанятой дурак, понимаешь ты, Мирон. Это же безобразие.
Я обещал что-то, не помню, что говорил: я прислушивался, не слыхать ли голосов снизу из конюшни. Я говорил невпопад.
– Совсем ты обалдел с этим удавом, – рассердилась билетёрша. – Завтра с утра приходи в местком.
Мне надо было готовить Буль-де-Нэжа, и я пошёл в конюшню.
Там все молчали, и все были хмурые. Савелий что-то зло ворчал и выводил толстую лошадь для голубой наездницы. Я принялся расплетать гриву Буль-де-Нэжа.
Самарио вывел Эсмеральду – она уже не хромала. Он пошёл на манеж, а лошадь шла за ним, как собака. Она вытягивала шею и тянула носом у самого затылка итальянца.
– Алле! – крикнул Самарио. Эсмеральда круто подобрала голову и затопала вперёд. Самарио топнул в землю, подскочил и как приклеился к крупу лошади.
Я вывел Буль-де-Нэжа промяться на манеж. Голуа меня ждал. Самарио остановил свою лошадь около нас.
– Я даю вам неделю, – сказал он, хмурясь на Голуа, – кончайте здесь и чтоб вас тут не было. А то не баки, а всю голову вам придётся приклеить. Поняли? Алле! – И он проехал дальше.
– Слыхали? Слыхали, что сказал этот бандит? – И Голуа кивнул головой вслед итальянцу. – Вы свидетель! Я прямо скажу губернатору… нет, у вас теперь Совет! Прямо в Совет. У меня пять тысяч франков неустойки. Вы свидетель, месье Мирон. Я б его вызвал на дуэль и отстрелил бы ему язык, если бы захотел, но с бандитами разговор может быть только в полицейском участке.
После нашего номера я спросил Осипа:
– Как дело? А?
– Как приберёмся, гони прямо в пивнуху, а я приведу Савела, сделаем разговор. – И Осип прищурил глаз. – Понял? Это надо…
Но Осип сорвался бежать: на манеже сворачивали ковер после борцов.
Я ждал в пивной и потихоньку тянул пиво. Я всё думал. Мне казалось, что уж ничего не поправишь, что Савелий уже сходил в местком. Может быть, написал заявление… или прямо донёс в район. Мне хотелось поскорее уехать отсюда в другой город. Если б Самарио ещё б раз набил рожу Голуа, чтоб завтра же собрался вон с удавом, собаками и со мной! А вдруг всё, всё уже кончено, и мне надо бежать сейчас же, прямо из этой пивной?
Пивную уже закрывали; я спросил ещё бутылку. Официант поторапливал. Я решил, что, если не дождусь Осипа, я не вернусь в цирк. Шторы уже спустили. Я уже знал, что через минуту меня отсюда решительно попросят. Чтоб задобрить хозяина, я спросил полдюжины и обещал выпить духом. Мне ещё не поставили на стол бутылок, тут стук на чёрном ходу. Вваливается Савелий, а за ним Осип.
Мы сидели и молча пили бутылку за бутылкой. Осип спросил ещё полдюжины. Савелий только хотел открыть рот, Осип перебил его:
– Ты мне скажи: зачем ты товарища топишь? А? Человек страх такой принимает, а ты эту копейку из него вымучить хочешь? Товарищ этот…
– Какой товарищ? – грубым голосом сказал Савелий.
– А Корольков?
– Какой он Корольков? – И Савелий глянул Осипу в глаза: на-ка, мол, выкуси.
– Не Корольков? А какже его? – И Осип прищурился на Савелия.
– Не знаю как.
– А вот не знаешь, – Осип не спеша взял за горло бутылку, – не знаешь ты, браток, вот что крепче: бутылка эта самая, – и Осип похлопал бутылкой по ладони, – или башка, скажем, к примеру? Нет? Не знаешь? И я не знаю. Так можно, видишь ты, спробовать это дело. – Осип пригнулся и всё глядел прищуренным глазом на Савелия.
Стало тихо. Савелий смотрел под стол.
– Ну это… того… конечно, – забурчал он, – известно… – И вдруг взял свой стакан, ткнул в мой: – Выпьем, что ли, и квит.
Я чокнулся и выпил.
– Так-то лучше, – сказал Осип и тихонько поставил бутылку на стол.
– Допиваем – и пошли, – вдруг сказал Савелий весело, как будто ничего не было. – Вы об лошадке можете не хлопотать. Мне ведь между делом раз-два. А вам ведь после удава-то… Верно: страсть ведь какая!
– Уезжать тебе надо, – шепнул мне на ухо Осип, когда мы расходились. – Всё одно он тебя доедет… Савел-то.
X
В воскресенье был назначен днём детский утренник.
Я не смотрел по рядам на этот раз – я сразу увидал среди тёмных шапок зелёный огонёк: ярко горела зелёная шапочка. Наташка сидела во вторых местах слева. И как я ни поворачивался на манеже во время нашего номера, я и спиной даже чувствовал, как видел, где она, эта зелёная шапочка. Я подозвал Осипа и из прохода показал ему.
Осип заулыбался.
– Скажи, какая хорошенькая! Вот эта, говоришь, что встала?
– Да нет, вон рядом, в зелёном-то.
– Ну, эта еще лучше, – заулыбался Осип. – Позвать, может? В антракте скажешь? Аль боязно – вдруг кто заметит. А?
«Рыжий» подошёл к нам.
– Кого вы высматриваете? Знаете кого-нибудь?
– Девочка мне будто известная, – сказал Осип.
– Дорогой, пожалуйста, хоть одну, мне надо до зарезу!
Осип глянул на меня, и я незаметно кивнул головой.
– Вон тая, зелёненькая, вон-вон, во вторых местах, – как бы не Наташей звать.
«Рыжий» закивал головой.
Пока расставляли барьеры для лошадей, «рыжий», как всегда, путался и всем мешал. Дети смеялись. И вдруг «рыжий» закричал обиженным голосом:
– Вы думаете, если я «рыжий», так очень дурак? Я тоже учился… вот… вот, – и «рыжий» тыкал пальцами ребят, – вот с этой девочкой. – Он ткнул на Наташу. Он стал на барьер арены и тыкал пальцем прямо на Наташку. Я видел, как она хохотала и жалась на своём месте. Все на неё глядели. – Вот в зелёном колпачке. Да! Я даже насквозь помню, как её зовут.
«Рыжий» приставил палец ко лбу. Наташка спрятала голову за свою соседку.
Секунду была тишина.
– Наташа! – выпалил «рыжий» и навзничь ляпнулся с барьера, задрав ноги.
– Верно! – запищало несколько голосов, и все захлопали, загоготали. Наташка, красная, хохотала в плечо своей подруге.
В антракте дети повалили в конюшню всей гурьбой. Я вертелся тут же, но не мог сквозь густую толпу ребят пробиться к Наташе и только издали следил за зелёной шапочкой.
Вечером шёл в первый раз