Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

он часто делал сам?

Пэмми подняла руку, полная воодушевления и надежд.

– Скромность?

Он в изумлении рассмеялся.

– Скромность! Объясни, почему ты так думаешь, и, пожалуйста, не скромничай. Раскрой свою логику во всей красе, Пэмми, чтобы я ее постиг.

Пухлое личико Пэмми под золотыми заколками зарделось до корней волос. Но у нее было странное упрямство, умение упереться и стоять на своем. Она была христианкой – обычное дело за стенами школы, но внутри это не поддерживалось, даже высмеивалось, и за прошлый год она уже привыкла защищаться.

– Те, у кого слишком большое эго, заносчивые, – сказала она. – Скромность – противоположность самоуверенности.

– Давайте сразу проясню: эго много не бывает, главное – держать его под контролем.

Самоконтроль – все боялись, что как раз этого им и не хватает. Взять Сару. В этом году она просила мать подать за нее заявление на водительские права по финансовой необходимости – это разрешение водить уже с четырнадцати лет, чтобы содержать семью, чем, заявляла Сара, она и занимается, окончательно обидев мать. В ссоре Сара запустила кухонным стулом в стеклянную дверь на задний дворик, и ремонт обошелся ей в весь летний заработок в пекарне. «А еще водить собираешься», – сказала мать.

Взять Дэвида. В день, когда Сара вернула коробочку, он так ее сжал, что порезал ладонь. Когда позже она пыталась спросить: «Можно теперь открыть?» – он ответил: «Не понимаю, о чем ты». Что доказывают эти примеры – наличие самоконтроля или его отсутствие, – он сам не знал.

– Основа Реконструкции Эго – это Деконструкция Эго, – заключил мистер Кингсли. Вот об этом они уже слышали в прошлом году, от тогдашних второкурсников, нынешних третьекурсников, которые вечно хвастались этой тайной, отказываясь поделиться хоть намеком. «Поймете, когда дорастете». «Вы пока еще первокурсники! Не бегите впереди паровоза». «Насколько я помню, нельзя перейти мост, начав с середины». Тогдашние второкурсники, нынешние третьекурсники были поразительно экспансивным сплоченным классом с какой-то даже особой аурой, не зависевшей от возраста, которой не хватало нынешним второкурсникам. Тогдашние второкурсники, нынешние третьекурсники были фотогеничнее – что по отдельности, что вместе. В школе без уроков физкультуры они выглядели как группа чирлидеров. Вся одежда – гармоничная, зубы – ровные и белые. Они сразу и надолго разбились по парам, а исключение Бретта и Кайли – чью прошлогоднюю сагу разрыва, скорби и восторженного воссоединения в пределах всего нескольких недель школа наблюдала с тем увлечением, с каким обычно смотрят мыльные оперы, – только подтверждало это правило. Даже редкие одиночки из тогдашних второкурсников не отрывались от коллектива, оставаясь Лучшими Друзьями или Третьими Лишними. Ни тебе нелюдимов вроде Мануэля, ни тебе неисправимых неудачников вроде Норберта. И никого вроде Сары, чьей жуткой тайной было то, что во время паузы в сериале Бретта и Кайли она провела ночь с Бреттом в кондоминиуме его отца, когда он рассказывал о Кайли, и плакал, и в какой-то момент оторвался от поцелуев с Сарой, чтобы выкинуть все простыни в окно. Когда они с Кайли помирились, Бретт в полумраке репетиции отчетного спектакля сжал запястье Сары и предостерег: «Никому не рассказывай», и она так боялась оставить пятно на его репутации, что не рассказала даже Дэвиду.

Но теперь Дэвид при виде ее в коридоре сворачивал. Неизбежно сталкиваясь в классе, он только холодно смотрел, а Сара – еще холодней, и получалось соревнование – кто больше навалит льда, яростно выгребая его из сердца.

– Сядем в круг, – сказал мистер Кингсли.

И как уже было не раз, они сидели, скрестив ноги, нервно осознавали свои промежности и чувствовали ледяное прикосновение линолеума, холодившего задницы. Большинство про себя решили, что Деконструкция/Реконструкция Эго – это какая-то бестелесная оргия, и беспомощно краснели, чувствуя мурашки от возбуждения и ужаса. Зеркальная стена удваивала их кружок, по орбите которого ходил мистер Кингсли. Его взгляд устремился куда-то мимо них. Уже сам этот взгляд открыто говорил, что они не дотягивают – до прошлогодних второкурсников? Собственного потенциала? Его знакомых актеров в Нью-Йорке? Незнание мерила только обостряло чувство неполноценности. Сара пыталась разглядеть Дэвида, но он сел слева или справа достаточно близко, чтобы она его не видела, и достаточно далеко, чтобы она его не чувствовала. Вызовут Дэвида? Вызовут Сару?

– Джоэль, – проворковал мистер Кингсли с сожалением и укором в голосе.

Чуть ли не в печали из-за ее неудачи – хотя что такого она сделала? Круглый год у нее была розовая кожа, но от летнего загара она пестрела и облезала и на лице, и ниже на груди, щедро открытой в треугольном вырезе облегающей блузки. Оголенная розовая кожа покраснела при звуке ее имени; шелушащиеся завитки будто так и зашуршали от страха. Ее поверхность отвратительна, думала Сара.

– Джоэль, пожалуйста, встань точно посередине круга. Ты – ось. От тебя к каждому однокласснику тянутся невидимые линии. Это спицы. Твои одноклассники, ты и спицы вместе – это колесо. Ты – ось этого колеса, Джоэль.

– Ладно, – отозвалась она, горячо краснея от бурлящей под кожей крови.

– Теперь выбери одну спицу. Посмотри в ее направлении. На того, кто на другом конце. На того, с кем ты объединена спицей, проходящей сквозь тебя – и сквозь него. На кого ты смотришь?

Больше линолеум не казался холодным. Пожалуйста, нет, запоздало осознает Сара, уставившись прямо перед собой, на мягкий живот Джоэль, скрытый облегающей блузкой.

– Я смотрю на Сару, – хрипло, чуть ли не шепотом говорит Джоэль.

– Скажи ей, что ты видишь.

– Ты не звонила мне все лето, – с трудом выдавливает Джоэль.

– Продолжай, – просит мистер Кингсли, глядя куда-то вдаль; он даже не смотрит на Джоэль. Возможно, он краем глаза видит ее горящую кожу, блестящие глаза, слишком тесный топ в зеркальной стене.

– А я звонила, а ты не перезванивала, и, ну, может, я сама виновата, но, как бы, такое ощущение…

– Отстаивай свои чувства, Джоэль! – рявкает мистер Кингсли.

– Мы были лучшими подругами, а ты делаешь вид, будто мы вообще не знакомы!

Задушенную скорбь в ее голосе вынести гораздо тяжелее слов. Сара застыла – статуя, – слепо вперилась в противоположную стену, в дверь в коридор, словно может силой воли перенестись из класса, но срывается с места сама Джоэль: бросается через круг, чуть не наступив на Колина и Мануэля, распахивает дверь и, издав истошный вопль, пропадает в коридоре. Никто не дышит, никто не смотрит ни на что, кроме пола, никто не смотрит на Сару. Вся жизнь застыла. Мистер Кингсли резко разворачивается к ней.

– Ты что сидишь? – резко спрашивает он, и Сара тревожно вздрагивает. – Иди за ней!

Она вскакивает на ноги, за дверь, не в силах представить ли́ца,