Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

что соврала, и знаешь почему. Ты была там, в тех обстоятельствах, Сара. Больше, чем Джоэль.

О том, что это пренебрежение одноклассницей Сары, причем наедине с ней, можно считать нечестным поведением самого мистера Кингсли, Сара и не думала. В чем-то его слова показались правдивыми, и на миг слезы прекратились.

– Я все еще не понимаю, почему вранье – это верность своим чувствам, если только вы не имеете в виду, что утешать людей важнее, чем говорить правду.

– Ничего подобного. Честность – это процесс. Отстаивать свои чувства – это процесс. Это не значит, что надо наплевать на всех остальных. Не будь ты принципиальным человеком, ты бы сейчас тут не сидела и не обвиняла меня в том, что вчера случилось.

Сара встрепенулась, услышав, что она его «обвиняет». Очевидно, это было правильно.

– Мне пригодится твоя принципиальность, когда весной приедут английские школьники, – продолжил он. – Им не помешает помощь кого-нибудь вроде тебя.

Эта футуристическая лидерская роль казалась Саре совсем не такой реальной, как нынешние кризисы.

– Такое ощущение, будто, сказав, что мы еще друзья, я попала в ловушку.

– Ты найдешь выход.

– Какой?

– Я сказал – ты найдешь выход.

Сара заплакала с новой силой и проплакала так долго, что наконец даже заметила непривычную роскошь слез. В основном она плакала одна, редко – перед матерью, но в любом случае параллельно со скорбью чувствовала нетерпение, свое или материнское, по поводу ее слез. Мистер Кингсли как будто становился тем спокойнее и терпеливее, чем больше она плакала. Сидел и благодушно улыбался. Под анестезией его терпения подмывало рассказать о настоящей причине слез, но, вспомнив о ней, она заплакала так, что не могла выговорить ни слова, а потом уже плакала и думала так долго, что показалось, будто она уже рассказала о Дэвиде, а то и услышала совет, и ее накрыло странное умиротворение, а может, и просто усталость. Мистер Кингсли все еще благодушно улыбался. Он выглядел все довольнее и довольнее.

– Расскажи о себе вне школы, – сказал он, когда унялись затухающие вздохи.

– Например? Эм-м. Мы с мамой живем в «Виндзор-Апартментс».

– Где это?

– Вы не знаете? О боже, это же прям самый огромный жилкомплекс в мире. Все дома, парковки и деревья одинаковые. Первый год каждый раз, когда мы выходили, потом не могли найти дорогу назад. Пришлось пометить калитку крестиком.

Тут он рассмеялся – и ее наполнило удовольствие.

В основном они работают – с мистером Кингсли – над сдержанностью во имя раскрепощения. Они словно подавляют чувства, чтобы иметь к ним полный доступ. Доступ к своим чувствам = присутствие в моменте. Актерская игра = настоящие чувства в придуманных обстоятельствах. Они строчат в тетрадях подобные отдельные утверждения, и в момент написания кажется, будто они предлагают ключ – или, может, замковый камень, который объединит всю конструкцию, – но потом, перечитывая тетрадь, Сара слышит только однообразную мелодию, которая никогда не доходит до кульминации и не заканчивается, как раздражающая мелодия мороженщика летом. Сара винит строчки за непостижимость – или мистера Кингсли, их источник, – не больше, чем книгу, через которую не может пробиться, «Тропик Рака» Генри Миллера. Конечно, она еще не доросла для «Тропика Рака», но смиряться с этим не хочется; если понять, что значат слова, смысл книги обязательно раскроется. Она упрямо не бросает. Как упрямо не бросает актерское мастерство. Как и с Дэвидом – упрямо поддерживает их дуэт, за создание которого каждый винит другого; этот новый вкус тоски, теперь – с горчинкой возмущения, но по-прежнему уникальный для них. Это все равно обещание, упрямо верит Сара. Все равно та же актерская игра, но только для одного человека. Она скрывает свой страх, что ошибается – что у нее нет таланта или Дэвида, – за юным стильным безразличием, упорным заявлением, что готова на все.

В конце сентября начались репетиции. Их учебный день и так кончается поздно – в четыре, в отличие от обычных школ, где отпускают в два тридцать. Но в периоды репетиций, то есть больше половины года, репетиции начинаются в полпятого и могут занять три-четыре часа. В перерыве после уроков все школьники-актеры идут через парковку в продуктовый «Ю-Тотем» за перекусом: кукурузные колечки «Фаньенс» и хрустящие свиные шкварки с острым перцем, мороженое, карамель «Свитартс» и пригоршни шоколадок «Кит-Кат». Джоэль в основном ворует и никогда не попадается. На парковке они пируют, бросают упаковки в уличные мусорки и моют руки перед сценой. Несмотря на все их пиханья, подростковые вопли, наплевательство на правильное питание, негигиеничный беспорядок, выражающийся в шкафчиках, рюкзаках и – у тех, у кого есть права, – машинах, у всех школьников-актеров, как группы, есть свои безусловные педантичные привычки. Им и в голову не придет есть на сцене, за кулисами, в зале с креслами, обшитыми красным бархатом. Может, они и подростки, но в их преданности этому месту, их храму, ничего подросткового нет. Для них съесть здесь шоколадку – все равно что опростаться в проходе. Некоторые привычки они пронесут до конца жизни. Уже пройдут годы после того, как театр и мечты о театре останутся позади, а они все еще будут писать его так, как учил мистер Кингсли. Альтернативный вариант вечно будет казаться проявлением безграмотности. Гордость мастера своим трудным ремеслом: за это они должны благодарить мистера Кингсли, что бы о нем ни думали.

Эти долгие дни, эта жизнь почти целиком без родителей, в практически безнадзорном мире сверстников – причина их страсти к школе. Свобода, самостоятельность – все эти неосязаемые вещи, когда-то словно закрепленные только за взрослыми, – оказывается, уже принадлежат им. Теперь даже Сара – до водительских прав все еще месяцы, до машины чуть ли не целая вечность, после того как пришлось потратить все накопления на замену стеклянной двери, – чувствует эту свободу на себе, когда Джоэль ее катает на своей «мазде» куда угодно и когда угодно, хоть они и живут в часе езды друг от друга, на противоположных концах города. Вот так просто утешить Сару из-за того, что пришлось возобновить их дружбу. Они обе работают с костюмами, и им нечем заняться, пока не снимет мерки мистер Фридман, художник по костюмам, но они остаются на репетиции, потому что им и в голову не придет уйти, сидят в зале со своей унылой домашкой по истории. Дэвид работает с реквизитом, и ему тоже нечем заняться, потому что реквизиторы ждут, когда мистер Браун, художник по реквизиту, и мистер Кингсли, режиссер, уладят некоторые конфликты, но в зале остаются и они; остаются все, надо им или нет, кроме некоторых