выглядит как любой другой китаец. Но Нельсон – один из нас. Нельсон узнает. Он ничего не говорит, кажется, очень долго. Затем возвращает бумагу мне.
– Он прав, знаешь ли, – говорит он, снова начиная движение. – Тебе надо сделать фото получше.
Возле театра суматоха, еще одна толпа. Я слышу слова, которые теперь стали очень знакомыми: такие как «луноглазые язычники», «косоглазые ублюдки», «желтые звери», «желтомазые».
Ближе ко входу в театр мы видим, что толпа пришла не из-за театра, а из-за китайской прачечной через дорогу. Хозяин, невысокий крепкий мужчина с раздутыми ноздрями, стоит перед дверью. Он кричит им в ответ, вызывающе выпрямившись. Нельсон велит мне снять кепку, прикрыть лицо шарфом. Он хватает меня за руку, и я не сопротивляюсь. Мы прячемся за белым мужчиной в желтовато-коричневом пальто и его худощавой женой, а затем сворачиваем в переулок рядом с театром.
– Мне жаль, Нельсон, – говорю я.
Вечер испорчен. Он качает головой, как будто это как-то скрывает разочарование на его лице.
– Я хотел, чтобы ты услышал, как звучит настоящий скрипач, – говорит он мне.
– Я могу послушать настоящего скрипача в любой момент. Он стоит прямо передо мной.
Нельсон опускает глаза, но я вижу легкую улыбку. Мы идем по переулку, крики толпы с каждым шагом становятся все слабее. Он до сих пор не отпускает мою руку.
– Твой друг Уильям не лгал о протестах.
– Он редко лжет, – говорит Нельсон.
– Тогда почему бы не поехать вместе с ним в Калифорнию?
После этой толпы я осмелела. Как бы говоря: мы только что избежали смерти, так что скажи мне правду.
– А, – говорит Нельсон. Наши шаги медленные, каждый из них тяжелый от предвкушения. – Хотелось бы дать более интересный ответ. Правда в том, что Пирс всегда был моим домом. Там есть то, что мне дорого. Я не знаю, готов ли я уехать.
– Вроде твоих учеников-скрипачей? Вроде вашей дружбы?
– Да, – говорит он. – Кое-что в этом роде.
Я не настолько осмелела, чтобы спросить, есть ли в его списке я.
Затем он поворачивается ко мне, и мы оба останавливаемся одновременно. Обед с Уильямом, послеобеденная прогулка по Бойсе, даже встреча с толпой – кажется, все ведет нас к этому моменту, когда мы стоим так близко, что можем обняться. Его дыхание неотличимо от моего. Я больше не чувствую свое тело, но вместо этого чувствую великое слияние, как будто я была одинокой каплей воды в океане и теперь, наконец, позволяю ему поглотить себя. Есть что-то прекрасное, даже героическое в том, чтобы позволить другому человеку смотреть на тебя. В глазах Нельсона я могла бы прожить целые жизни.
– А ты? – спрашивает Нельсон мягким и открытым голосом. – Какова настоящая причина, по которой ты не уезжаешь?
И тогда я вспоминаю: он не знает правды. Он не знает, что я-то уезжаю.
Какая бы магия ни удерживала нас рядом, она рассеивается. Сентябрь еще далеко, думаю я. Солгу ему сейчас и буду лгать ему до того дня, пока не уеду. Я делаю один шаг назад, но кажется, что я пересекла горы, долины и обширные равнины, оказавшись на земле, которой он не сможет достичь. Он видит перемену в моем лице, мою прежнюю защиту. Он тоже отступает, рука опускается. Мы оба отводим взгляд. Я издаю натужный смешок.
– Уильям твой хороший друг. И я благодарен ему за помощь. Но это возмездие, о котором он говорит, этот отпор равной и противоположной реакцией – все это глупо.
– Так ты думаешь, лучше вообще ничего не делать?
– Я не об этом. По-моему, речи Уильяма – это хвастовство. Нас так мало, их так много. Что мы на самом деле можем изменить?
Нельсон снова начинает идти, но уже не смотрит на меня.
– Знаешь, Джейкоб, я думал о Наме, Ламе и даже о тебе. Толпа чуть не убила тебя и Нама, и с тех пор они всех вас терроризируют. Уильям не ошибается, что это происходит по всей стране. Даже если мы не поедем в Калифорнию, мы не должны отказываться от возможности сделать хоть что-то. Ты не веришь, что это того стоит?
– Я попал сюда против своей воли, Нельсон. Это не моя страна. Это не мои люди. Это не моя проблема.
– Понятно. Думаю, отсюда мы сможем вернуться в гостиницу.
Я знаю, что разочаровала его, но чувствую негодование. Зачем просить меня участвовать в том, в чем я никогда не хотела участвовать? Мы выходим из переулка и сворачиваем на пустую улицу, которая выглядит знакомой, но не кажется дружелюбной. Нельсон этого не заметил, вместо этого он теперь пошел более легким шагом, когда мы оказались вдали от театра. А я – наоборот.
Что-то на этой улице кажется мне очень неправильным. И потом я понимаю, что. На полпути вниз по улице, спрятавшись между аптекой и заброшенным зданием, находится храм-постоялый двор, где я провела свою первую ночь в Бойсе.
– Пойдем быстрее, – говорю я, бегом догоняя Нельсона. Я очень хочу покинуть это место и никогда больше сюда не возвращаться. Когда мы проходим мимо, я опускаю взгляд, не обращая внимания на уютный свет свечей в окнах и бормотание китайцев внутри. В таком месте должно быть хорошо, как дома, с горечью думаю я.
У крыльца сидит попрошайка и смотрит, как мы проходим мимо. Он начинает что-то выкрикивать по-китайски – судя по звуку, это стихотворение. Я понимаю, что он пьян, слова разбиваются и перекатываются друг об друга. Я пытаюсь разобрать, что он декламирует, – но я узнаю не стихотворение. И тут, опять же, я понимаю.
– Подожди, – говорю я Нельсону и поворачиваюсь к нищему. Я узнаю этот голос, слышала его каждую ночь на протяжении всего лета. Я достаю из кармана спичку и зажигаю ее, поднося к лицу попрошайки.
– Угх, – кричит он, уклоняясь. Пытается отбить мою руку. – Чщегонадо?
Его волосы длинные и спутанные, несколько черных клочков усеивают подбородок и челюсть. Даже под сажей, грязью и рвотой я узнаю эти глаза, беспомощные, как у коровы.
– Сэмюэл?
– М-м? – Он поворачивается ко мне, и в лицо ударяет зловоние перегара. Спичка мерцает.
– Сэмюэл, что ты здесь делаешь?
Нельсон ждет позади меня.
– Ты знаешь этого человека? – спрашивает он. Я игнорирую его. Я не могу рассказать Нельсону о Сэмюэле, мальчике, который давным-давно плакал в моей комнате в Сан-Франциско, так сильно желая стать мужчиной.
– У вас есть деньги? – невнятно спрашивает у нас Сэмюэл. – Они выгнали меня.
Он протягивает руки, сложив их вместе. Когда я смотрю на них, мне приходится