что я не могу последовать за ним.
Однажды ночью, когда я одна не спала, я пробралась к мусорному баку в переулке. Я ищу банку варенья, которая была уже испорченной, когда прибыла, и ее выбросили. «Какой позор», – воскликнул тогда Нам. Он боялся, что одна плохая банка может разрушить все дело. Мы спрятали ее на дне мусорного бака, под грязными картонными коробками и затвердевшими гранулами риса. Когда я нахожу банку, то отвинчиваю крышку. Варенье внутри стало пушисто-белым. В нем могут жить целые вселенные. Я понемногу вычерпываю содержимое банки и швыряю его на землю, пока банка не пустеет – она выглядит очень похоже на то, что я чувствую внутри. Я шепчу имя Нельсона внутрь банки. Шепчу про его безупречные руки, про его уверенную нежность, про чеканное сияние скрипки на фоне гудящего камина. Это все хорошие воспоминания. Это все болезненные воспоминания. И еще я шепчу про златовласую богиню. По крайней мере, они будут друг у друга. Вокруг меня в ночи стрекочут цикады, и я понимаю, что это означает одобрение. Когда я заканчиваю, то завинчиваю крышку на банке. Потом кладу ее обратно на дно мусорного бака. Сейчас этого достаточно, говорю я себе. Если я смогу оставить все это здесь, если просто оставлю их, то смогу найти способ быть счастливой.
– Ты говорила, что убьешь любого, кто снова причинит мне боль, – говорю я Линь Дайюй позже в постели.
Это не обвинение, а напоминание. По крайней мере, так я говорю себе. Она ничего не отвечает. Она знает, что то, о чем я ее прошу, нереально. Что бы я ни говорила, она знает, что у меня нет сил желать Нельсону зла.
Уильям пишет мне дважды, но ни в одном письме нет той информации, которой я жду. Вместо этого он рассказывает мне об успехах Китайских шести компаний, о том, как мы будем помогать им его деньгами и моим боевым духом. Его слова.
План: сначала я встречусь с ним в Бойсе. Там мы вдвоем сядем на поезд в Сан-Франциско. По прибытии мы встретимся с одним из организаторов «Шести компаний», другом Уильяма, который ждет нас.
Мой план: в какой-то момент, когда придет время, я раскрою свою истинную личность лидерам «Шести компаний». Они поймут, что делать.
– Можно ли им доверять? – спрашиваю я Уильяма в письме.
– Это должно быть наименьшей из твоих забот, – пишет он в ответ. Линии его иероглифов смелые, а рука тяжелая, как будто это единственный способ увидеть и понять каждый иероглиф. – Это старейшая и самая мощная китайская организация в Америке. Если ты не можешь доверять им, кому тогда вообще можно доверять?
Я вспоминаю корзину с углем, грязную комнату, в которой держали всех девушек с корабля, крики в борделе по ночам. И потом вижу «Шесть компаний», и почему-то у всех у них лица, как у моего отца. Они добрые, доброжелательные, даже героические. В конце концов, в этом мире должно быть что-то хорошее, в это хочется верить.
Должно быть что-то. Это надежда.
Небольшое место в моем сердце отдано печали из-за того, что мы расстанемся с Намом и Ламом, но все же я ее чувствую. Они одни из немногих мужчин, кого я встретила в Америке, у которых не было злых намерений, которые просто приняли меня и позволили жить с ними без осуждения. Когда я смотрю, как Нам умасливает клиентов, или Лам, хмурясь, надевает очки, я думаю о крови, которая течет по их жилам. Это та же самая кровь, которая течет во мне, кровь, нагретая под той же стороной солнца. Мы родом из одной земли, говорим на языках, которые соприкасаются друг с другом. Думаю, я могла бы полюбить их за все это. Тем не менее я держу свой отъезд в секрете. Как и в случае с Нельсоном, правда сделает мой отъезд сложнее.
– Не надо, – предупреждает меня Линь Дайюй, – даже не думай об этом.
Но я думаю. Я думаю о банке из-под варенья на дне мусорного бака, о том, как ее стекло может разбиться от всего, что оно сдерживает. Однажды, в минуту слабости и детской печали, я ищу банку, роясь в гнилых фруктах и влажном волокне старых газет, зная, что ее давно нет.
– Это к лучшему, – говорит мне Линь Дайюй. – Теперь ты сможешь по-настоящему исцелиться.
16
В итоге решение принимаю не я. В последние выходные августа Нельсон приходит ко мне первым. Прошли недели с тех пор, как я его видела. Я перекрашиваю название магазина жирными буквами, летняя жара поджарила краску до хрустящей корочки.
– Привет, – говорит он. – Почему ты избегаешь меня?
– Я не избегаю. Просто был занят.
– В магазине? – спрашивает он. – Больше протестов не было?
– Даже если и были, тебе было бы не все равно?
Пауза, резкий вдох удивления.
– Что это значит? Ты на меня сердишься?
– Нет. Почему ты скрывал это от меня?
– Скрывал что?
– Сам знаешь что.
Кисть обмякла в моей руке, желтая краска растекается по грязи.
– Ах, – говорит он. – Так это был ты.
Я ничего не говорю.
– Кэролайн клялась, что в тот день что-то слышала, – продолжает он. – «Там что-то есть на деревьях», – говорила она мне. Я ей не поверил. Теперь я знаю, что это был ты. Верно, Джейкоб? Это ты был в деревьях в тот день?
Я чувствую себя смущенной, как будто пропустила что-то, что все остальные уже узнали. Я киваю, желая, чтобы он отвел взгляд.
– Ты расстроен, что я скрывал это от тебя. – Тон у него мягкий, даже покладистый. – Ты был прав. Мы друзья, а друзья так не делают. Ты примешь мои извинения? Я расскажу тебе все, если ты захочешь это услышать.
Он не сердится и не обвиняет меня в подглядывании. Я впервые поворачиваюсь к нему лицом. От его взгляда моя кожа стягивается, обнажая все то, что под ней.
– Давай, – говорит он, протягивая руку. Я принимаю ее.
Девушку зовут Кэролайн, она старшая сестра одного из учеников Нельсона. Она сидела с ними на каждом уроке, наблюдая, как Нельсон учил его сонатам Баха и аранжировкам Вивальди. Он не придавал этому большого значения – возможно, она просто была заинтересована в прогрессе своего брата. И вот однажды, когда мальчик не видел, Кэролайн сунула записку в футляр для скрипки Нельсона.
– Как мило, – говорит Линь Дайюй, давясь от отвращения.
Нельсон рассказывает мне о ней, вернувшись в гостиницу «Твинфлауэр», в уединении своей комнаты. Светлая – так