Я задумываюсь, наедаются ли они, здоровы ли их тела, выберутся ли они из публичного дома. Я знаю, что они никогда не смогут уйти по своей воле, но приятно представить это на мгновение.
Уильям спрашивает Нельсона о Пирсе – об этом унылом старом городишке – о его учениках – об этих неблагодарных щенках – о том, когда Нельсон, наконец, сделает то, что когда-то обещал, и отправится в кругосветное путешествие со своим другом – я все еще жду, Эн, я все еще жду! Когда Уильям говорит, все его тело двигается. Когда он смеется, то раздувается, а затем наваливается на все, что находится поблизости: Нельсона, край стола, спинку стула. Нельсону не раз приходилось тянуться, чтобы удержать стаканы с водой, дрожащие от его смеха.
– Итак, – наконец говорит Уильям, поворачиваясь ко мне. – Знаменитый Джейкоб Ли. Нельсон много рассказывал о тебе.
– Это правда? – спрашиваю я, делая свой голос грубее, чем обычно. Уильям выглядит так, будто он ровесник Нельсона, а значит, вполне может быть и моим ровесником. Находясь рядом с мужчинами моего возраста, я чувствую себя еще более уязвимой, как будто благодаря простому знанию себя они понимают, что я не такая, как они.
– Я рассказал Уильяму то, что ты рассказал мне, – мягко говорит Нельсон. – О паре, которую ты ищешь.
Пара. Мои родители. Ложь, так неразрывно связанная с моей реальной жизнью, была передана совершенно незнакомому человеку. «Надеюсь, оно того стоит», – бормочет Линь Дайюй. Уильям наклоняется к центру стола.
– У меня очень хорошие связи в Китае, – говорит он нам обоим, но главное, мне: той, кому это нужно услышать. – Я могу помочь тебе найти практически любого, кого ты ищешь.
Я сжимаю губы, думая о том, что сказала бы моя бабушка. С самого начала она учила меня держать рот на замке, никогда не говорить правду о том, кто я такая. Она хотела бы, чтобы я молчала и сейчас. Но после первого разговора с Нельсоном я не могла не думать: разве самое худшее уже со мной не случилось? Даже когда я защищала свою личность и прикрывалась другими личностями, меня все равно похищали, переправляли через океан, продавали в публичный дом, меня предал человек, которого, как мне казалось, я могла назвать другом.
И еще. И еще я хочу знать, где мои родители. Кое-что можно объяснить расплывчато, факты могут быть настолько близки к истине, что способны стать истиной. Практика порождает истину. Теперь осталось только рассказать историю.
– Мои родители умерли, когда я родился, – говорю я столу, легко выпаливая хорошо отрепетированные слова. Я чувствую, как Нельсон склоняется ко мне, потому что до сих пор никогда не слышал полной истории моей жизни. Даже Линь Дайюй замерла, ее глаза сужены и заинтригованы.
В глубине души я вижу правду, мою настоящую прошлую жизнь и нож, скользящий под ней – легкое движение, подвластное только самыми искусным рукам – чтобы удалить ее. То, что осталось, похоже на мое прошлое, но оно расплывчато.
– Я был сиротой у себя в деревне, – продолжаю я, – но выжил благодаря доброте людей, которые там жили. Одной паре. Они заботились обо мне, следили за тем, чтобы у меня было достаточно еды, даже когда не хватало им самим. Их звали Лу Ицзянь и Лю Юньсян.
Я так давно не произносила их имен. На самом деле мне кажется, что я никогда не произносила их вслух. Никогда не было причин называть их как-то иначе, чем деде и няннян – дядюшка и тетушка.
– Эта пара, – продолжаю я, – относилась ко мне, как к родному. Несмотря на то, что происходило в их жизни, они заставили меня почувствовать себя их настоящим сыном.
Во многих отношениях произносить эту ложь проще. Ложь означает, что все это происходит с кем-то иным, не со мной.
– Когда мне было двенадцать или около того, они исчезли. Позже я узнал, что их арестовали. Не знаю, что с ними происходило с тех пор, но больше о них ничего не было слышно. Вскоре после этого меня похитили и привезли в Америку.
Уильям качает головой и присвистывает. Нельсон смотрит на меня так, словно никогда раньше меня не видел. Сейчас самое время исполнить последний акт.
– Я хочу найти их, – говорю я в их завороженные лица. – Хочу сказать им спасибо, чтобы они знали, что я жив и здоров и что их тяжелая работа не осталась незамеченной или без благодарности.
Ложь завершена, история совершенна. Думаю, наставник Ван был бы горд. Практика действительно превратила это в мой собственный вид искусства. Уильям снова откинулся на спинку кресла, на его лице отразилось удивление.
– Эта самоотверженная пара заслуживает знать, что ты жив. Ты правильно сделал, что пришел ко мне!
Уильям обещает нам, что сделает то, что нам нужно. Он полон сентиментальности.
– Забудьте истории, которым нас учили, – говорит он, хлопая ладонью по столу. – Твоя история правдива, но она случилась не только с тобой. Это случилось со многими людьми вроде тебя.
Подают наш обед. Его несут четыре официанта: горячие пирожки, колбаски с фенхелем, жареную картошку, вареную ветчину с овощами, устричный пирог, котлеты. Жареную баранину и желе из смородины, блюдо под названием бёфламот. Уильям видит мои широко распахнутые глаза и смеется, говоря, что уже заплатил за это. Весь ресторан глазеет, оскорбленный нашей дерзостью, и тогда я понимаю, почему Уильям выбрал ресторан для белых, а не ресторан в Чайнатауне. Нельсон качает головой, и это говорит мне о том, что у Уильяма есть такая привычка. Теперь я знаю, кто платит за его номер в гостинице «Твинфлауэр».
Линь Дайюй рядом со мной стонет, глядя на устричный пирог.
– Ешь сколько хочешь, – говорит Уильям. Он все еще наблюдает за мной.
Сначала я колеблюсь, кладя несколько картофелин на тарелку. Снаружи она ароматная, присыпанная розмарином, а внутри горячая, плотная, немного сладковатая. Один укус превращается в десять, и потом я не могу остановиться. Мне не удается вспомнить, когда в последний раз мне разрешали есть вот так, без какой-либо цели или мысли, что придется заплатить. Вот каково это, наверное – просто быть живой, думаю я, вонзая нож в котлету. Какая же это радость – ни о чем не беспокоиться.
– Ты говорил, – Нельсон поворачивается к Уильяму, – что Америка тебя сильно разочаровала.
Рот Уильяма уже набит ветчиной, но он все равно отвечает.
– Будь честен, Нельсон. С тех пор, как был принят этот ужасный закон, все стало еще хуже. А теперь ты говоришь, что в вашем городе устраивают