на обеде или ушел по делам, полагаю я.
Трудно игнорировать успокаивающее послеполуденное солнце на улице. Я помню, что Лам сказал про солнце, убивающее все плохое в теле, и думаю: если я простою под ним достаточно долго, сможет ли оно убить демонов, которые следуют за мной? Я закрываю глаза и кружусь, вытянув руки, как будто могу поймать свет. Какая роскошь – просто чувствовать тепло.
– Грязный китаеза, – бормочет кто-то позади меня. – Вот бы тебя повесить.
Я слышу это с секундным опозданием: того, кто сказал это, уже нет, когда я оборачиваюсь. Я возвращаюсь к магазину, вспоминая речь Уильяма в тот день, возмущение в его голосе, когда он говорил обо всех зверствах против людей, похожих на нас. Если бы я была им, я бы тоже разозлилась.
– Хорошо, что мы скоро будем дома, – говорит Линь Дайюй.
Я согласна.
Солнце прислоняется к моей спине: жизнерадостное, твердое давление, которое делает меня одновременно полной и невесомой. На полпути к магазину я решаю, что неплохо еще немного побыть на улице. Еда в рюкзаке стучит по пояснице мягким напоминанием. Я вспоминаю день, когда мы с Нельсоном лежали на потайной поляне за зданием школы – это воспоминание залито тем же безмятежным светом, что и воспоминания из моего детства. Деревья на поляне, должно быть, уже оживились зеленью всех оттенков. Я поворачиваюсь и иду к зданию школы. Нам и Лам могут подождать еще немного. Этот день будет моим.
Около здания школы я иду по тропинке, которую когда-то показал мне Нельсон, тогда едва заметной, а теперь вытоптанной и плоской. Он, должно быть, часто сюда ходит. Я улыбаюсь при мысли о том, как он ныряет среди ветвей. Сквозь заросли, мимо черепашьего пруда. Четыре высохшие черепахи загорают на упавшем бревне, их спины покрыты коричневыми пятнами, они почти дымятся на солнце. Я думаю о бабушке: какая погода сейчас у нас в деревне? Летом жара смешивалась с влагой моря, делая деревню почти непригодной для жизни – всего один шаг на улицу, и все тело прилипает само к себе. Но по крайней мере растения процветали: наши овощи, фрукты и травы. Они любили почву и влажность, и поэтому мы были благодарны им за то, что они позволяли нам выжить и дарили продолжение жизни.
Моя бабушка сказала, что мы будем говорить только во время дождя. В Айдахо все время сухо, но мне уже не грустно от этого. Скоро мы сможем поговорить друг с другом.
Поляна открывается мне впереди, когда я приближаюсь. Но я не одна. Нельсон уже там, стоит в центре, как будто наблюдая за окружающими деревьями. Его спина повернута ко мне, прямая и широкая, здоровая чернота его волос шокирует посреди зеленого и голубого. Невероятное счастье наполняет меня. Мне не терпится назвать его имя, увидеть его лицо, когда он повернется и увидит, что это я.
Но Нельсон не один. Там есть кто-то еще. Из группы деревьев выходит девушка с алебастровой безупречной кожей. Ее волосы ниспадают на плечи, словно тонкие желтые нити. Они как будто вышли из маминого ткацкого станка. Девушка очаровательна – все в ней, от прекрасного платья до шляпки в бледной руке, говорит мне, что она прекрасна и желанна. И когда я вижу ее, то понимаю, что не стану звать Нельсона по имени, что я должна оставаться там, где нахожусь: за зарослями боярышника.
Нельсон поворачивается к девушке, манит ее к себе, и она подчиняется, вытягивая руки, чтобы встретить его. Лицо у нее длинное, челюсть широкая, но черты тонкие: носик-бутон, губы стянуты бабочкой, глаза переливающиеся и туманные, как будто она все время едва очнулась ото сна. Когда Нельсон поворачивается к ней, ее губы раскрываются, а взгляд обращается к нему. В солнечном свете ее зубы отливают опалом.
Я смотрю, как они обнимаются, голова девушки оказывается на том же месте, куда Нельсон кладет свою скрипку. Деревья вокруг них танцуют под дуновением дневного бриза, их листья колышутся на фоне неба. Все здесь идеально для Нельсона и этой девушки: идеальный день, солнце высоко, ветерок ласков. Все там, где должно быть, кроме меня.
И вдруг мне становится стыдно. Я не что иное, как девочка, пойманная в ловушку внутри мальчика, женщина, притворяющаяся мужчиной. Любовь, 愛, – это отказ от себя ради другого. Но чтобы сделать это, нужно иметь сердце, которое свободно, чтобы быть отданным. Мне нечего дать Нельсону, потому что ничто мое не является правдой.
Нельсон гладит девушку по голове ладонью, той ладонью, которую я считаю хорошей и доброй. Я больше не хочу смотреть. Я пятно, которое портит их во всем остальном возвышенное полотно. Как можно тише я поворачиваюсь и бреду обратно через кусты и деревья. Только когда я уверена, что они меня не слышат, я начинаю бежать, сжав руки в кулаки, отбиваясь от памяти об увиденном. Я не оглядываюсь назад.
Я чувствовала много разных вещей, давала им много разных названий. Это чувство я не хочу называть. Как будто кто-то привязал к моему сердцу большой камень, привязал его так туго, что вены наполнились и набухли, и бросил камень в самую глубокую часть океана.
Я хочу сражаться, но знаю, что это бессмысленно. Я тону не из-за камня, а потому что камень – это я.
– А чего ты ожидала? – спрашивает меня позже Линь Дайюй. – Чтобы он тебя полюбил? Он даже не знает тебя. Ха! Даже ты сама не знаешь себя.
– Заткнись, – говорю я ей. – Молчи, молчи, молчи.
– Ты девушка, притворяющаяся мужчиной, которая таскает с собой призрака. Он бы никогда не полюбил кого-то вроде тебя.
– Знаю. – Я хочу, чтобы ее сдуло. – Я никогда не просила его любить меня.
– Тогда почему ты плачешь?
15
Лето движется, как песня, приближающаяся к завершению, повторяющая свой припев. Каждую ночь я пересчитываю деньги в мешочке, спрятанном у меня под подушкой. Все эти рабочие места и все эти сбережения. Я сделала все, что могла, говорю я себе. Остальное будет зависеть от Уильяма.
Я больше не ищу Нельсона, а он больше не заходит в магазин. Я предполагаю, что он занят своими учениками и златовласой девушкой. Трудно поверить, что она могла существовать вне такого волшебного и нетронутого места, как та поляна, но я верю, что должна. Иначе с чего бы мне чувствовать то, что я чувствую?
Ни Эр Сэн. Его имя – это лес из деревьев. Может быть, он ушел именно туда: в такой густой лес,