погромы? Ты правда удивлен?
– Я был там, – говорю я, желая принять участие в разговоре. – Я работаю в магазине, где это происходит.
– Тогда, конечно, ты сможешь рассказать нам лучше, чем наш Нельсон-идеалист, – говорит Уильям, теперь размахивая бараниной на вилке. – Джейкоб, как, по-твоему, новый закон повлиял на тебя?
– Мы говорим про закон о запрете китайцев? – спрашиваю я, опасаясь сказать что-то не то.
– Акт об исключении, да, – говорит Уильям, внимательно изучая меня. В уме я пишу иероглиф «удалять», 排: символ «рука» рядом с символом «неверный».
– Ужасно, – говорю я, зная, что Уильям хочет услышать это. – Я ожидал, что они будут лучше относиться к таким, как мы.
Уильям перестает жевать.
– Ты, должно быть, шутишь. Лучше относиться к таким, как мы? Ты забыл? – Он поворачивается к Нельсону, негодуя. – Нельсон, скажи мне, что он шутит.
Возвращается старая паника – та, когда я оказывалась близка к тому, чтобы быть раскрытой. Я открываю рот, чтобы дать ответ, любое оправдание, но Нельсон заговаривает прежде, чем успеваю я.
– Возможно, мы слишком многого ожидаем, – мягко говорит он. – Мы забываем, что путешествие Джейкоба в Америку было не самым легким. Возможно, ты не знал, потому что тебе не позволяли знать.
Я ничего не говорю, надеясь, что это сделает его слова правдой.
– Почти десять лет назад, – объясняет Нельсон, – был принят закон под названием «Закон Пейджа», который запретил въезд китайским женщинам.
– И теперь, – вмешивается Уильям, – с этим новым актом об исключении, это всего лишь последний штрих в их грандиозной картине того, как должна выглядеть Америка. Отвратительно!
– Понятно, – говорю я. Я постоянно обдумывала, почему меня выбрали в тот день на рыбном рынке. Почему меня сделали такой тощей, такой грязной, остригли мне волосы, запихнули в уголь. Почему мне пришлось быть сиротой Фэном, а не Дайюй. Джаспер выбрал меня, потому что я была девочкой, похожей на мальчика. Мое угрюмое лицо и усталые глаза, когда-то защищавшие меня, оказались самой большой моей слабостью. Было легко выдать меня за мальчика, еще проще – за корзину с углем. Когда Джаспер увидел меня в тот день на рыбном рынке, он увидел человека, которого можно переписать набело. Теперь говорит Нельсон. Я переношусь из комнаты в Чжифу и пытаюсь сложить его слова вместе:
– С тех пор дела у китайцев здесь плохи. Но хочу сказать, что раньше тоже было плохо. Но закон дал людям повод открыто выражать свою ненависть.
– Но я не понимаю, – говорю я. – Что мы им сделали? Почему они ненавидят нас?
Уильям смеется.
– Почему?
Глаза сидящего за соседним столиком метнулись к нам, полные отвращения. Уильям смотрит на него в ответ, его губы искривлены.
– Они ненавидят нас, потому что думают, что мы для них угроза. Думают, что мы отнимем у них работу. Они боятся, что мы соблазним их женщин. Они ненавидят нас, потому что верят, даже если не признают этого, что мы лучше их. И это не только здесь – это происходит повсюду.
– Мой отец был шахтером, – тихо напоминает нам Нельсон. – Ему досталось больше всего, потому что они боялись, что китайцы украдут рабочие места на приисках.
– На Западе особенно плохо, – соглашается Уильям. – Здесь нас называют язычниками, китаезами, косоглазыми поднебесниками. Знаешь, что означают эти слова, Джейкоб? Знаешь, что одних наших глаз достаточно, чтобы они нас ненавидели?
Твои глаза, говорила мне мама, такие же, как у меня в детстве.
Уильям теперь в ярости, подкрепляемый едой и выпивкой.
– Белые называют себя высшей расой. Раньше они хотя бы скрывали свою ненависть. Они жгли, грабили и убивали, но не всегда открыто об этом говорили. Теперь, когда акт об исключении принят, они верят, что это их Богом данное право – изгнать нас.
– Несомненно, – успокаивает Нельсон, – это не было задумано теми, кто писал законы.
Уильям снова смеется, хотя теперь это больше похоже на лай.
– Я больше всех виню людей, которые написали эти законы, друг мой! Может быть, не они поджигают китайские кварталы, но они оправдывают это насилие своими законами. Молчаливое соглашательство, я бы назвал это так. Что мы должны думать? Что они хотят нас защитить?
– Они не хотят насилия, – твердо говорит Нельсон. – Возможно, они не представляли…
– Ты всегда предполагаешь в людях что-то хорошее, – говорит Уильям. Я слышу жалость в его голосе. – Всегда таким был. Иногда я задаюсь вопросом, не сделало ли обучение этих твоих белых студентов и визиты в их белые дома тебя мягче, чем я помню. Принят закон о запрете китайцев. Нашим женщинам запрещено легально переезжать, чтобы на сотню мужчин приходилась только одна женщина. Вы знали, что в Калифорнии китайцам не разрешают давать показания на наших собственных процессах? На тех судах, где мы были жертвами мародерства, наши дома были сожжены, наши косы отрезаны! Каждым законопроектом они говорят, что у нас нет прав, что мы не заслуживаем ни безопасности, ни любви, ни комфорта. Мы не заслуживаем жизни. Они уже сделали это с неграми и индейцами. Они говорят, что никто из нас не заслуживает человеческого отношения.
Нельсон молчит. Мы давно перестали есть, наша некогда великолепная еда теперь остыла. Я думаю, что гнев Уильяма меня смущает. Он говорит так, будто это конец света, но когда я смотрю, как он дышит, словно разъяренный бык, я чувствую, что все это напрасно.
– Но, как говорится, – повторяет Уильям, – каждое действие имеет равное противодействие. И позвольте мне открыть вам двоим маленький секрет. Я думал об идеально равной и противоположной реакции.
На другом конце комнаты златовласый мальчик бьет рукой по тарелке с горошком. В том, как его рука скользит в воздухе, сквозит порочная уверенность. Мать пытается удержать его, пока отец убирает беспорядок. Лицо мальчика меняется из-за того, что его прервали, затем краснеет. Проходит не так много времени, как он начинает плакать и биться в своем кресле.
– У меня есть друзья в Сан-Франциско, – говорит Уильям, в основном обращаясь к Нельсону. – Мне рассказали об организации там под названием «Шесть китайских компаний» [8]. Они существуют уже несколько десятилетий, но лишь недавно объединились в одно целое. В Сан-Франциско сейчас особенно плохо, вы знали об этом? Шесть компаний делают все возможное, чтобы противостоять насилию в отношении наших людей. Они делают хорошее дело, даже возвращают из публичных домов девушек, похищенных тунами, обратно домой, в Китай. Иногда они даже возвращают трупы.
Линь Дайюй схватила меня за руку, но в этом не было необходимости. Я очень внимательно слушаю. Уильям замечает эту перемену.
– Они сильные, – теперь он обращается