— Дэвид Стрэттон был моим отцом?
Ее глаза расширились от неожиданного вопроса, и она встретилась с моим взглядом.
— О-откуда ты знаешь это имя?
— Я прочитал статью.
Диана выдохнула, сигаретный дым заполнил пространство между нами, и она покачала головой.
— Я не знаю.
— Чего не знаешь?
— Я не знаю, был ли он твоим отцом, — пожала плечами Диана, как будто все это ничего не значило, и снова поднесла сигарету ко рту.
— Как ты можешь не знать?
— Что ты имеешь в виду, как я могу не знать? Солджер, ты хоть знаешь, со сколькими парнями я трахалась, когда залетела?
Мне не хотелось кривиться от ее слов. Я не был ребенком и чертовски хорошо знал, что моя мать перетрахалась с большим количеством мужчин. Но она все еще была моей матерью, и мысль о том, что та может с кем-то трахаться, заставляла меня слегка вздрагивать.
— Но в статье говорилось, что он твой парень.
Диана поджала губы и медленно кивнула, когда неожиданная волна грусти затуманила ее глаза.
— Да… был.
— А разве он не был… — Я заколебался, прочищая горло и сомневаясь, как много мне следует сказать. Не хотелось намекать на разговор с мамой Билли. И не хотелось, чтобы у кого-то еще были проблемы. — Разве он не был высоким? Я… я видел фотографию, и…
Она медленно выдохнула.
— Он был высоким.
— Так что, — я покрутил в руках забытую сигарету, пытаясь собрать все воедино, — разве не может быть, что он…
— Господи, Солджер, — нетерпеливо прошипела Диана. — Это не имеет никакого значения, ясно? Какого черта ты вообще хочешь знать? Знание ничего не изменит, ясно? Это только усугубит ситуацию.
— Я… я не знаю, — тупо ответил я. — Наверное, я просто хочу знать…
— Что? Ты надеялся, что оба твоих родителя не были кусками дерьма?
Это было совсем не то, что мне хотелось сказать, и я поморщился.
— Я никогда не называл тебя куском дерьма, Диана.
Она махнула на меня горящим концом сигареты, и пепел упал к моим ногам.
— Тебе не нужно было этого говорить. Я вижу это в твоих глазах. Слышу это в твоем голосе каждый раз, когда ты называешь меня по имени. Диана, — передразнила она, сморщив нос от отвращения. — Знаю, что ты ненавидишь меня, малыш, и это нормально. Что бы я ни делала, чтобы держать тебя подальше отсюда. Но, — Диана покачала головой, усмехаясь с чем-то похожим на горечь, — ты просто продолжаешь возвращаться, не так ли?
Я открыл рот, чтобы ответить, спросить, о чем она говорит, когда звук захлопнувшейся двери эхом разнесся по воздуху. Ее глаза расширились, как и наверху, сразу же наполнились страхом и беспокойством, когда Диана оглянулась через плечо. Оставалась неподвижной. Оставалась тихой. Прислушивалась.
Я попытался вглядеться в деревья и понять, что она ищет.
— Что ты…
Диана резко повернула голову и уставилась на меня.
— Тебе нужно убираться отсюда к чертовой матери. Ты меня понял? И держись, блядь, подальше. Я не хочу тебя здесь больше видеть.
— Чт…
— Я серьезно. — Диана говорила сквозь стиснутые зубы, ее голос дрожал, а руки тряслись. — Уходи. Живи своей жизнью. Это все, чего ты когда-либо хотел, верно? Уехать отсюда? Теперь ты это получил. Так что, проваливай.
Я подумал, не упомянуть ли о том, что хотел взять ее с собой много лет назад. Что скопил все эти деньги, чтобы мы могли начать все сначала где-нибудь в другом месте — в лучшем месте — вместе. Но какой в этом смысл сейчас?
Поэтому я протянул руку и схватил ее за плечо, поразившись тому, какое оно хрупкое и костлявое.
— Чего ты боишься? Чего…
Она уперлась руками мне в грудь. Удар не дал ничего, кроме сигнала.
— Солджер, уходи. Садись вон в ту машину, пока тебя никто не увидел, и уезжай.
— Хорошо. — Я затоптал сигарету каблуком ботинка на бетоне, окружающем периметр здания. Затем достал из кармана ручку. — Но я дам тебе свой номер.
— О, Господи, мать твою… — пронзительно сказала она, дергая себя за сухие пряди волос. — Ты не можешь…
— Тебе необязательно мне звонить, — сказал я, нацарапав цифры на старой квитанции, которая была у меня с собой. — Но если тебе понадобится помощь, если я тебе понадоблюсь… если тебе что-нибудь понадобится… я здесь. Хорошо?
— Что мне нужно, так это чтобы ты…
— Мама… — Я взял ее руку и вложил скомканный листок бумаги в ее липкую ладонь. — Я здесь.
Ее грудь вздымалась и опускалась с каждым тяжелым вздохом. Ее глаза смотрели в мои, затуманенные слезами, а губы сжимались, чтобы сдержать каждый протест, который она сдерживала во рту.
Никто из нас не произнес ни слова за те несколько секунд, что мы смотрели друг на друга, но все, что Диана чувствовала, было написано в ее глазах. Ее сожаление. Ее неудачи. Ее многочисленные извинения. Я чувствовал каждое из них, и осознание того, что это действительно последний раз, когда я вижу свою мать, пронзило мое сердце.
— Мне нужно купить сигареты и несколько упаковок пива, — тихо объявила она.
Я кивнул, слишком остро осознавая боль и страдания, терзающие мои нервы.
— Хорошо.
Диана опустила голову и развернулась, готовая уйти, как вдруг резко остановилась. Она глубоко вздохнула, повернулась на каблуке, уронила сумочку и обхватила меня за плечи. Я согнулся в талии и притянул ее к себе, чтобы крепко обнять — возможно, это было самое настоящее, искреннее объятие, которое мы когда-либо разделяли за всю мою жизнь.
— Знаешь, — сказала Диана, прижимаясь к моему плечу, — я всегда надеялась, что он твой отец. Всегда надеялась, что ты будешь больше похож на него.
Я ничего не ответил, когда Диана отстранилась, вытерла глаза, сделала шаг назад и подняла с земли свою сумочку. Она подняла голову и крепко сжала ремешок, нацепив на лицо фальшивую улыбку.
— Ты такой, Солджер. Как он, я имею в виду, — кивнула она, продолжая пятиться назад, покидая укрытие деревьев. — Ты хороший человек, и он был таким же.
Затем она ушла, поспешив прочь, прежде чем я успел произнести еще хоть слово.
Мои глаза обожгли подступающие слезы, а легкие со вздохом опустели. Я отмахнулся от ее резкого ухода и сделал шаг в направлении машины Гарри.
Но тут что-то привлекло мое внимание.
Что-то яркое на фоне земли и пожухлой травы. Возможно, лист бумаги.
«Раньше здесь этого не было», — подумал я, нагибаясь, чтобы поднять его. Я бы заметил, когда затушил сигарету. — «Наверное, листок выпал из ее сумки, когда Диана ее уронила».
На первый взгляд, это был рецепт, написанный от руки, и я подумал, не побежать ли за ней, чтобы отдать его. Но потом, рассмотрев его получше, увидел, что это был рецепт на оксикодон… написанный почерком моей матери.
Сверху было напечатано имя врача — доктор Эрин Хаус, акушер-гинеколог, и я вспомнил слова Лоры.
«…Я видела ее в кабинете своего врача. Она была там секретарем, и…»
— Охереть, мам, — пробормотал я, скомкав украденную бумажку и засунув ее в карман. — Какого хрена ты делаешь?
Или лучше спросить… для кого она это делала — для себя… или для парня в ее квартире?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
БОЛЬШАЯ ПУСТОТА
— …со вкусом шоколада?
Я быстро встряхнул головой, а затем переключил внимание на миссис Монтгомери, протягивающую контейнер с жевательной клетчаткой.
— Простите, — извинился я, прежде чем прочистить горло. — Что вы спросили?
Она нахмурилась еще сильнее. Женщина была похожа на жабу.
— У тебя что, вата в ушах?
— Миссис Монтгомери, мне очень жаль. Я просто… — сглотнул я, чтобы прогнать мысли о матери и рецепте, который она выписала себе. — У меня была тяжелая неделя, но…
— Жизнь жестока. Привыкай к этому, — отрезала она.
— О, поверьте, я более чем привык к ней, — выпалил я в ответ с резкостью в голосе.
Старуха изучала меня суровым взглядом. Наши отношения были то горячими, то холодными. В некоторые дни мне удавалось добиться от нее намека на улыбку, а в другие везло, если она хотя бы смотрела в глаза, когда говорила со мной. Но я всегда был вежлив. Всегда был добр и готов терпеть ее резкие и острые комментарии ради моей репутации в городе и работы. Но сегодня я устал. Умственно и физически устал. И не мог найти в себе силы быть другим.