Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

чем его собственные тайны и загадки. Не потому ли так легко решать чужие проблемы – ведь они становятся проблемами, только когда касаются нас, а когда кого-то другого – это всего лишь любопытные шарады, забавные головоломки, и над ними думать не составляет большого труда.

Ну, во-первых, эпизод с потревоженными духами прошлого и немецко-русскими транслитерациями, скорее всего, имел какую-то оборотную сторону, которую доктор либо не сообщил, либо сам не знал. Например, девица, что записывала буквы за метавшимся по столу блюдцем, могла подсунуть бумажку пьяненькому студенту из насмешки над его страстью к латинским изречениям или из зависти к его высоким отметкам. Студенты часто подтрунивают таким образом над своими однокашниками, особенно над заносчивыми отличниками-одиночками, а судя по рассказу, доктор был как раз из таких. Наверняка эти же фразы он повторял и перед экзаменом, где-нибудь в соседней комнате или коридоре, а девица, услышав его, их записала, чтобы потом как-нибудь позаковыристее его разыграть. Но это значит, что у нее тоже должна была быть печатающая машинка – а иначе как бы она или кто-то из ее сообщников смог заранее переложить текст в нужной буквенной последовательности? А если у нее машинки не имелось? В те времена это была роскошь, да и сейчас, впрочем, их найдешь больше по учреждениям. А тут – студенты. Какие у них доходы? Мало кто жил в достатке… М-да-а, что-то тут не складывается.

Витольд отложил вечное перо в сторону, встал, размял руки и подошел к окну. За окном барабанил дождь, небо висело низким хмурым колпаком над крышами зданий и козырьками подъездов, а ветки деревьев отрывисто дергались под натиском ветра и прозрачных косых полос, сотканных из льющейся с неба воды. М-да-а, что-то слишком мудреный план для простой студентки получается. И потом, на что он был нацелен? Если посмеяться над Фантомовым – какой смысл это делать так, чтобы основной эффект, а именно испуг жертвы розыгрыша, мог произойти, только когда Фантомов догадался бы напечатать буквы на бумажке латиницей. И ведь, вероятнее всего, он мог эту бумажку дома просто выкинуть в мусор или вообще не поднять с пола в разгаре вечеринки. Какой тогда было смысл огород городить? Нет, эта гипотеза никуда не годится.

Штейнгауз сел за стол, взял следующую контрольную, но, едва прочитав первые три строчки и раздраженно начеркав пару вопросительных знаков над ответами уравнений, хотел с маху поставить курсанту двойку, но тут же отложил работу. Нет, что-то в этом простом объяснении не клеится – ставка на случайность превосходит усилия по осуществлению плана. Попробуем другое объяснение. Его взгляд упал на лежащий на столе мел. Витольд вскочил, схватил его и, стерев пыльной тряпкой формулы, ранее написанные вкривь и вкось нетвердой студенческой рукой, написал латинскую букву «А» и очертил ее окружностью. Так. Это – доктор Фантомов. Вернее, молодой Иммануил Фантомов, студент Медакадемии. Так. «В» в кружке – это ведущая спиритического сеанса. «С» – это девица, написавшая под диктовку ведущей буквы в странной последовательности и по забывчивости или по совпадению оставившая бумажку на столе, откуда та упала под стол, когда его сдвигали, чтобы освободилось место для танцев. Стоп! Кто сказал, что она записывала под диктовку? Никто. Это он сам только что придумал. Ах, как часто и практически незаметно меняются и подтасовываются факты в любом расследовании!

Витольд соединил все три кружка с буквами между собой, и получился треугольник. Так. Что нам это дает? Ведущая спросила всех, кто сидел за столом, дух какой знаменитости стоит вызвать. Вероятность того, что в случае запланированной каверзы откликнется только Фантомов, да и то, что он попросит вызвать именно Горация – автора записанных строк, – была минимальной, хотя и не могла быть исключена вовсе.

– Итак, по Лапласу, вероятность того, что интересующее нас событие наступит ровно k раз при n испытаниях, приближенно равна… – Витольд автоматически начертил формулу интегральной теоремы Лапласа, бормоча комментарии своих действий себе под нос, как это делал на уроке. – То есть событие должно наступить ровно k раз при условии… при условии…

Он чертил и бормотал и под конец в нерешительности остановился, задумчиво глядя на доску. Да, вероятность очень мала. Вернее, она увеличивается при условии, что кроме А, В, и С за столом не сидели еще человек десять. Ведь если так, то каждый из них мог тоже выкрикнуть что-то свое, Пушкин, например, или, там, Тургенев! Значит, чтобы решить эту задачу, надо уточнить у доктора, сколько человек сидели за столом. Это раз. И была ли у девицы, записавшей буквы на бумажку, пишущая машинка. Это два. Хотя откуда Фантомов мог это знать?

Витольд вернулся к своему столу. Немного успокоившись, быстро проверил две-три работы. Но, взявшись за четвертую, опять задумался. А что нам, собственно, даст, если мы определим, что за столом сидели, скажем, пятеро, а не десятеро? Ну да, это может прояснить степень вероятности подлога. Если она высока, то, значит, и вероятность того, что Фантомова разыграли, тоже будет высока. «Но почему, почему мне так хочется доказать, что это был подлог? – думал Витольд, пока собирал курсовые в две стопки, одну, худую, из проверенных, а другую, толстую, из пока не проверенных. – Почему? Да потому, что страсть как хочется все объяснить рациональным путем. Как там сказал доктор: я вас знаю как человека рационального? Именно, именно! И звучало это очень положительно. А почему обязательно рациональным путем и почему если рациональное, значит, всегда положительно? – не унимался откуда-то взявшийся у него в голове вредный оппонент. – Что нам это дает? А это нам дает уверенность в том, что миром правит рацио – неодушевленное, несклоняемое, непоколебимое нечто, ни черное, ни белое, ни доброе, ни злое, ни холодное, ни горячее, а что-то другое и, скорее всего, никакое – нейтральное, абстрактное, объективное и почему-то вознесенное на высоты абсолютных истин нечто. Позвольте, позвольте, но нечто – это ничто, средний род, ни то ни се. А когда мы говорим „разум“, „рацио“, интеллект, тогда чей-чей интеллект имеем в виду? – скрипучим голосом продолжал неугомонный оппонент. – А если интеллект чей-то, то какая же тут, к черту, объективность? Все, что принадлежит субъекту, – не объективно, а по определению субъективно! Тьфу ты, путаница какая!»

Витольд опять засомневался в правильности своего подхода к фантомовской загадке. Почва под его ногами как будто скрипнула, хрустнула, провалилась и опять поползла куда-то вспять. Ему стало неуютно и одиноко, но одиноко не в том смысле, что он был один – его не покидало чувство, что за ним все-таки кто-то наблюдает.