— Ты меня знаешь, пусть он хоть генеральный секретарь, в натуре! — ритмично трясёт он щепотью перед своим сердцем, при этом чуть отставляя в сторону мизинец. — Я ему говорю, ке каццо, мой брат, ты погорячился. Спокойно так говорю, с уважением. Извинись, пока дело не зашло далеко. А он знаешь, что отвечает?
Уголёк выпучивает огромные глаза, прижимает обе руки к груди и тут же продолжает:
— Он отвечает, не то что без уважения, он посылает меня и называет там ещё… ну… короче, ты понял, да?
— Примерно, — киваю я.
— Ну и всё! — разводит он руками. — Я ещё говорю, типа, одумайся, ты же уважаемый человек, разве можно так себя вести, какой пример ты подаёшь окружающим? А он смеётся мне в лицо, мол, а что ты мне сделаешь, малыш? Ну, смеётся и смеётся, я даже рад, что он в хорошем настроении покинул наш бренный мир. Бро, но если ты скажешь, что я поступил неправильно, ты мне не брат.
Он замолкает.
— Присядь, брат мой, — усмехаюсь я. — Ты правильно поступил, я тобой горжусь. Клянусь честью.
Он на секунду подвисает, анализируя, насмехаюсь я либо говорю искренне.
— Ну а чё тогда Цвет наезжает⁈ — недовольно и с ноткой обиды восклицает Вито.
— Дело в том, что сама ситуация несколько преждевременная, понимаешь? Ты ведь ещё не накопил необходимое количество сил. Где твои войска? Где шеренги боксёров?
— Ну так а чё, надо стерпеть было?
— Да не голоси ты. Говорю же, правильно ты поступил, стерпеть оскорбление было нельзя, тем более, что это не только тебя унизили, но и всех нас — и Цвета, и Ферика и меня.
— Ну и всё тогда! — облегчённо резюмирует Уголёк.
— Другое дело, что ты должен просчитывать противника на несколько шагов вперёд и не допускать подобных обострений, пока не готов раздавить его, как жабу. А ты ещё не готов. Нужно быть Вито Корлеоне, а не горячиться, как его сын Сонни.
— Ну… — качает он головой и разводит руки в стороны. — Да…
Приходят Пашка Круглов и Цвет.
— И этот здесь… — недовольно качает Цвет головой.
Здесь, да. Сам пришёл.
Мы совещаемся. Решаем, как и что говорить на завтрашней всесоюзной конференции работников ножа и топора. Моделируем ситуацию.
— А где это всё будет? — спрашиваю я. — В каком конгресс-центре?
— На Весёлом, — отвечает Уголёк. — Там рынок недостроенный на Дыбенко, Зураб предложил.
— На каком Весёлом?
— Весёлый посёлок, — поясняет Пашка, — это район такой, в нём достраивают рынок на улице Дыбенко. Внутренняя часть практически доделана, я сегодня съездил посмотрел. Просторный квадратный зал, ну, ещё стройматериалы навалены, снаружи бардак, идёт отделка. Там такая довольно обширная площадь между жилыми домами, и на ней этот рынок недостроенный, и он огорожен забором из плит. А вообще, конец города. Место такое… опасное, можно сказать.
— Почему? — уточняю я.
— Сюрприз легко устроить. Есть подвальные помещения, оттуда могут выскочить духи какие-нибудь. Ну, и так, пошуметь можно, не особо привлекая внимание. И, к тому же, народу много нагнать не проблема. Зураб, как я понимаю, как раз, хочет много своих собрать для убедительности.
— У меня утром из Сочей прилетит несколько человек, — кивает Цвет. — Но если вкруговую посчитать чисто по головам, у них дохера народу. Одних грузин только вон сколько получается.
Мы довольно долго решаем, что и как и, наконец, обсудив все вопросы мои визитёры расходятся.
— Паш, я тут в Ташкенте был, — говорю я на прощание. — Дашу видел. Привет тебе передаёт.
— Да, — усмехается он, останавливаясь, — я знаю, мы разговаривали с ней недавно. Приедет скоро.
Ну, и отлично. Отлично…
Я ложусь спать, но просыпаюсь уже через три часа. Не спится. Торопиться некуда, всё, что нужно сегодня сделать до сходки — несколько звонков, но сейчас, в любом случае, ещё рано. Покрутившись минут пятнадцать и поняв, что уже не усну, я поднимаюсь. Встаю и подхожу к окну. Занимается заря. Аврора расцветает над миром… Белые ночи ещё не начались, но уже вот-вот, так что светает рано.
Зрелище открывается завораживающее. Длинная набережная на противоположном берегу, все эти кажущиеся отсюда игрушечными домики, их окна и крыши залиты нежным золотисто-розовым светом. Солнце мне не видно, оно где-то сзади и слева, поэтому кажется, что сам мир изменился и наполнился сиянием авроры, не нуждающемся в источнике.
Что-то произошло. Может быть, это я поменял ход истории и саму природу вещей, и теперь мы всегда будем жить в прекрасном сияющем утреннем свете. Он проникает всюду и делает мир восхитительно-чудесным, раскрашивая каждую его деталь, каждый шпиль, каждую машину, каждый кораблик, включая вот этот крейсер, названный именем утренней зари, возможно, в честь этого самого дня.
И теперь становится ясно, для чего я трепыхаюсь и бьюсь. Вот, ради этого нового, совершенного и прекрасного мира, из которого навсегда исчезли сумрак и тьма, грязь и прозябание, угодливость и посредственность, жестокость и безразличие, оставив нам лишь волшебное сияние и любовь.
Впрочем, едва ощутимый укол в сердце, намекает, что я переборщил со своими фантазиями, а набежавшая тень гасит волшебный свет и подтверждает сомнения здравого смысла. Я грустно улыбаюсь, а из глубин памяти всплывают тревожные и оптимистично-обречённые голоса хора:
Советская отчизна весь мир ведёт вперёд
И солнце коммунизма над Родиной встаёт!
Счастливым сделать шар земной
Клянёмся партии родной!
Мы молодая гвардия рабочих и крестьян…
Мы приезжаем на стрелку на нескольких машинах. Бойцы Цвета и люди Уголька, включая нанятых боксёров, уже ждут здесь, у рынка. Судя по несколько заброшенному виду стройки, тут давно уже возникли простои в работе и, возможно даже, бригады переведены на другие объекты.
Вперёд, заре навстречу, товарищи в борьбе… Идём, минуя кучи песка и ставшего непригодным цемента. Наши оппоненты, чудесным образом уже все находятся здесь. Небольшая, но, всё-таки подстава.
Здание рынка — гладиаторская арена, Уголёк — Спартак. Если посмотреть под этим углом, то архетипические шаблоны прошлого не выпускают человека из лабиринтов своих конструкций. Но я, скорее, вижу в сцене нашей встречи, а точнее сказать, стрелки, образ будущего, причём недалёкого, когда подобные «встречи» в Питере станут обыденной нормой. Да, и не только в Питере, чего уж там.
— Это кто? — спрашиваю я тихонько у Цвета.
— Зураб Хоперия.
— А чего он хочет? Чтобы мы свалили и оставили колыбель русской революции в его руках?
— Да, он чувствует себя наследником Сталина, наверное, — хмыкает Цвет.
Зураб выступает вперёд и начинает что-то нести о воровском законе, о беспределе и бесчестии, о том, что какой-то залётный баклан не платит в общак, но имеет наглость мочкануть уважаемого вора, назначенного большими людьми приглядывать за городом. И это вызывает обеспокоенность и гнев.
Народу много и численное преимущество явно на противоположной стороне. Причём, большую часть их банды составляют этнические грузины. Самая многочисленная, если память мне не врёт, мафия в Союзе.
Впереди стоит ораторствующий Зураб за ним немаленьким таким полукругом переминаются с ноги на ногу крупные и очень крупные кавказские и питерские авторитеты и несколько сурового вида парней с пушками в руках.
— Дураки, ой дураки, — качаю я головой, не слушая эту пустую брехню.
Цвет усмехается. Он со мной согласен. Ещё бы, как не согласиться. Воровское сообщество — это сила, слов нет. Авторитет, уважение и мощь. Только я вот хочу перекроить воровскую карту СССР, как с этим фактором быть? Не считаться уже не получится.
Я смотрю на Уголька и его разношёрстную группёшку, наполовину состоящую из нанятых боксёров. Им неуютно. Они понимают, если будет заруба, на спортивных достижениях далеко не уедешь, и в данном случае победит не сильнейший, а более многочисленный.