— Ну, хотя бы что-то, — качает он головой…
— Здорово, Егорий! Как жизнь молодая?
— Здорово, дядя Гена, — отвечаю я. — Опять Егорий всплыл из глубин бессознательного? Ид зашевелился? Рассказывай, что тебя беспокоит?
Уже около двенадцати, и я выскочил из постели, чтобы услышать это его «Егорий».
— Я вот пришёл тока с работы, — крякает он. — Ну, подсуропил ты мне работёнку на старости лет. Вздохнуть некогда. С утра до ночи впахиваю.
— Понятно. Уходить, значит, будешь? На пенсию?
— Куда уходить! Мне ещё до восьмидесяти процентов пенсию догонять.
— Ну, давай тебе подыщем попроще что-нибудь.
— Да, не надо мне попроще! — прикрикивает он. — Что ты прицепился-то ко мне!
— О, — усмехаюсь я. — Начальственные нотки. Тут уж точно не до пенсии.
— Ты это, слышь, Егорка, я тебе про другое звоню. Минуты тикают, а ты мне про пенсию зубы заговариваешь. Мне тут предложили одну штуку, посоветоваться надо…
— Со мной посоветоваться? — удивляюсь я. — Это что-то новое.
— Ну, а с кем ещё? Ты ж один мужик в семье, после меня-то. Короче, зятёк…
— Зятёк? — усмехаюсь я. — Какой же я тебе зятёк, если ты дщерь свою от меня прячешь?
Он замолкает на мгновенье, пытаясь осмыслить услышанное.
— Да я ей уже всю плешь проел. Чего, говорю, сидишь тут, а Егорка там один…
— А она что? — спрашиваю я.
— Да ничего. Молчит и всё. Я говорю, он что обидел тебя? Нет, говорит. Изменил что ли? Смотрит на меня, смотрит и опять нет, говорит. Ну а чего тебе надо ещё? Хочу, говорит, разобраться в своих чувствах. Тьфу! Молодёжь, бляха-муха… Хер ли там разбираться! Это у вас всё от безделья! Короче, хотите разбираться, разбирайтесь, но ты мне вот что скажи. Мне тут плиты бетонные предложили на забор. А то у меня ж дощатый, как я не знаю что. Доски прогнили, нахрен, так что менять надо. А тут плиты, на века, понимаешь? Но денег стоят.
— Дядя Гена, зачем тебе плиты? Ты бункер на случай ядерной войны хочешь построить или воинскую часть у себя разместить? Купи доски и сделай красивый, приятный глазу забор.
— Доски? — замирает он и тут же вскидывается. — Доски будут в сто раз дороже, а через несколько лет опять менять! Я тебе сын миллионера что ли? А тут почти бесплатно, за монтаж только потом заплатить.
— Я проспонсирую, не бойся.
— Чё сделаешь? — не понимает Рыбкин.
— Денег дам, чего ещё-то? Про деньги, кстати, поговорить надо, но это при встрече.
— А что там? — настораживается он.
— Ну, я же говорю, при встрече.
— А-а-а…
— Наталья спит?
— Ну так время-то вон сколько уже. Спит, чего ей делать-то на отдыхе? Когда заберёшь её?
— Ты так кричишь, что уже никто не спит, я думаю, — хмыкаю я. — Заберу. Как сама захочет, так и заберу…
Если захочет вообще…
Я бессонницей не страдаю. Обычно засыпаю, пока голова ещё только опускается на подушку, но сейчас возвращаюсь в постель и ещё долго верчусь, хватаясь за каждую дурацкую мысль. Кручу, верчу, понять хочу… Тьфу. Наконец, в принудительном порядке начинаю глубоко дышать, подсчитывая вдохи и выдохи. Раз-два, три-четыре, пять-шесть…
Самолёт заходит на посадку. В делегации у нас двенадцать человек, включая меня, Горбачёва, Пастухова и Константина Германовича Урнова, жилистого и коренастого майора КГБ, с коротко подстриженными курчавыми волосами, приставленного приглядывать за членами делегации. У него усы подковой, как у немецкого водопроводчика из фильмов для взрослых. Сойдёт за своего, значит…
Он поднимается с кресла и внимательно осматривает два передних ряда нашего Ту-154. Все в сборе, все на месте. Его соседи, Пастухов с Горбачёвым, немного пригубили по ходу пьесы и чувствуют себя превосходно. Да чего там, мы все чувствуем себя превосходно. Летайте самолётами «Аэрофлота».
— Сядьте, пожалуйста, на своё место и пристегнитесь, — строго улыбается стюардесса.
Фигуристая, чёрные волосы собраны на затылке, глаза горят, явно предпочитает доминировать. Она встречается со мной взглядом и неожиданно подмигивает. Хорошая ты моя. Я улыбаюсь, а она проходит мимо, проверяя, все ли припутали себя ремнями.
— Уважаемые товарищи пассажиры, говорит старший бортпроводник экипажа. Наш самолёт приступил к снижению. Застегните, пожалуйста, привязные ремни, спинки кресел приведите в вертикальное положение…
Я поворачиваюсь к своим соседкам. Здесь опять Наташа Шубина, олимпийская чемпионка прошлого года по гимнастике, моя попутчица в поездке на Кубу, и метательница молота Таня Кудесникова. Она крупная и сильная с милым почти детским личиком, контрастирующим с хорошо развитым телом.
— Подлетаем, девчата, — улыбаюсь я им. — Куда вечером двинем?
— На стриптиз, — густым низким голосом отвечает Таня и всхохатывает. — На мужской.
Наташа хихикает.
— Не на стриптиз, а на политинформацию! — нависает над нами Урнов.
— Вы, Константин Германович, присядьте лучше, — весело отвечает метательница молота, — а то стюардесса вас высадит, не дожидаясь приземления.
Все смеются. Майор, о котором все уже знают, что он майор, беззлобно грозит пальцем и возвращается на своё место.
Вообще-то, вечер у меня уже занят. Я планирую скоротать его с Евой Кох, гуляя по Берлину. Причём, Западному. Поэтому кто будет проводить политинформацию, я не знаю, но точно не Урнов, поскольку он будет провожать меня на встречу со специалистом из Штази, впрочем, может и с кем-то из наших, это мне неизвестно. Меньше знаешь — меньше скажешь на допросе. Горби может провести, у него талант, пусть выступит, никто ничего не поймёт, но будут слушать, открыв рты.
— Значит, — подмигивает мне Таня, — после политинформации.
— Ты только больше не болей, — улыбается гимнастка Наташа.
Милая девушка. И Наташа, опять же…
В аэропорту нас встречает автобус, работник посольства и полицейская «БМВ». Мы грузимся и едем в великолепный, пару лет, как открытый «Паласт-отель». При ближайшем рассмотрении он оказывается похожим на бронированную крепость из постапокалиптического будущего, и в начале двухтысячных его просто снесут. Двадцать лет для такого здания — просто ничто, ну да ладно, это их буржуйское дело, а сегодня это роскошный дворец, нашпигованный агентами разведок.
Сюда селят только западников, ну и вот, нашу делегацию решили тоже приобщить. Правда, с учётом выданной валюты, особо здесь не забалуешь. Зато всего в нескольких минутах от Бранденбургских ворот и советского посольства. Но к воротам подойти нельзя — за ними начинается проклятый Запад.
Номер я делю с майором. Никакого личного пространства, но да что уж теперь, выделяться нельзя. В одноместных у нас только Горби и Пастухов живут, большие начальники.
Сегодня по плану у нас поздний обед или ранний ужин и… политинформация, Урнов не пошутил. Но у меня ещё и прогулка. По легенде, мне становится плохо. Живот, видать съел что-то. Майор скажет, что я остался в номере. Мы выйдем не через парадный выход, а через служебный. Во дворе будет ждать тачка. Ну, а дальше, как скажут.
Дело Урнова отвести меня к машине и обеспечить, чтобы никто не пытался меня вылечить. Мы идём по длинному коридору в сторону служебных помещений и…
— А куда это вы? — раздаётся удивлённый голос Михаил Сергеевича.
Твою дивизию! Как из одного места на лыжах! А потом ещё удивляется, почему это его люди не любят?
— Да мы это… — скрипит шестерёнками майор. — Медпункт ищем. Егор съел что-то не то.
— Когда, сейчас? — пугается Михал Сергеич. — На ужине?
— Нет-нет, не беспокойтесь, он в аэропорту поел перед вылетом.
— Понятно, — кивает Горбачёв. — Тогда не беспокоимся. Только там медпункта нет, пойдёмте, я покажу, он на моём этаже.
Ну, ёлки-палки! Откуда ты вообще здесь нарисовался, информированный такой?
Я бросаю взгляд на Урнова, мол, не послать ли нам товарища куда подальше? Но тот не реагирует.
— Да-да, — говорит он, — пойдёмте, покажете.