Царь Картаус и сказал ему:
— Выходи на конюшой двор, выбирай добра коня, накладывай вуздицю тосьмяную, седелышко зеркальчето.
Дал блаословенье. Пошел Еруслан Лазаревич из палаты белокаменной на конюшон двор. Ходил по конюшену двору, не мог избрать коня по плечу; на какого взглянет, тот дрожмя дрожжит, какого заденет, тот на коленци падат.
Приходит к царю Картаусу с великой победой:
— Ах, царь Картаус! Што не мог я у тебя коня избрать по плечу: на какого взглену, тот дрожмя дрожжит, какого задену, на коленци падат, — а я ешьчо не дожил до возрасту!
Царь Картаус ответ держал:
— Што я соберу всех своїх сильных боhатырей, всех охрателей (значит охранителей)!
Он собрал всех сильных боhатырей и всех охрателей, думали думу и выдумали думу, што есь Ивашко-Сорокинская Шапка: берегет-стерегет тридцать лет Конька-Горбунка. Никто їм владать не может. Удумали Еру слана Лазаревича отослать от осударева к синёму морю, устроить ему избушку.
Товда Еруслан Лазаревич устроил себе потешку-дробовку, ходил ко синю морю и стрелял серых утицей.
Идет он с етой забавой и видит, идет Ивашко-Сорокинская Шапка и гонит тридцать одну лошадь к Синю морю на пойво.
Как прогонил Ивашко етих коней, и выходит Еруслан Лазаревич кланяется Ивашку-Сорокинской Шапке.
— Ай, Ивашко-Сорокинская Шапка, выбрать бы у тебя такого коня, штобы был мне по плечу.
Ивашко-Сорокинская Шапка поглядел:
— Сказал бы я тебе добра коня! Што ты ешьчо в младых годах.
— Ах, Ивашко-Сорокинская Шапка! И не знаешь ты моей моготы!
— Ну, завтра приходи, посмотрим, сможешь ле ты оприметить етого коня. Он зайдет в море в полбока, и пойдет вода взводнем.
Еруслан Лазаревич встал рано и средился с дробовкой к Синему морю. Стал на то место, hде ети кони пьют. И пригоняет коней Ивашко-Сорокинская Шапка. Все стали пить с берегу, а Конек-Горбунок пошел в пол бока, и пошли взводни. Напились ети добры лошади, хвосты зазняли. Конек-Горбунок выбежал.
Успел Еруслан Лазаревич тяпнуть его правой рукой. Осел Конек-Горбунок по колени в землю. Успешен был Еруслан Лазаревич:
— Стой, овеян мешок, полно сам себе форсить, не нам ле боhатырям на тебе ездить?!
Конь проговороил человеческим есаком:
— Спусти меня на три зари самого себя прокатать на камыш-траву, ноздри свої пробрызгать.
Еруслан Лазаревич спустил коня.
Товда конь трое суточек прокатался на камыш-травы, ноздри свои пробрызгал и явился, стал перед Ерусланом Лазаревичем:
— Ну, поспел я, прокатался по три зори утренных на камыш-травы, ноздри пробрызгал! Куда ты желашь ехать?
Еруслан Лазаревич:
— Нет у меня вуздицы тосьмяное, седелка зеркальчата, — некак тебя обседлать-обуздать. Ты пойди погуляй, а я пойду к царю Картаусу.
Собрал свое имушшесьво и пошол к царю Картаусу.
Приходит с таким весельсвом, оцень ему хорошо.
Царь Картаус:
— Што весел, што хорош? Оцень полнокровной сделался. Што палосе в пустом месте?
— Ах, царь Картаус, выбирал я у тебя добра коня, што лучша на свете нет, їмал я за белу гриву Конька-Горбунька. А я оцень хорошо владею конем.
— Ковда ты сымал коня за белу гриву, то владай їм.
(Он восьми годов быд. Год ето протенулось у его с конем-то.)
— Дайте мне вуздицы тосьмяное, седелышко зеркальцато, поеду я во цисто поле.
Царь Картаус приказал дворникам выдать вуздицю и седел-ко. Получил ето все Еруслан Лазаревич и пошел в цисто поле, на пустынно место, hде как был спушшен Конек Горбунок. Конец стоїт, выбил землю по колен.
— Долго ты загулял, Еруслан Лазаревич!
— Не загулялса, не я задержалса, а задержал меня царь Картаус!
Товда надевал он на коня вуздицю тосьмяное, седлал седелышко зеркальцато и поехал к царю Картаусу к полаты белокаменные просить у его латы боhатырские, палицю буевую, востру саблю, копье долгомерное.
Говорит царь: — Выйдите, слуги.
Слуги вышли. Снарядился Еруслан Лазаревич, вышел на красное крыльцо, на коня садился, брал в праву руку толковой повод, в леву руку шолкову плетку, ударил коня по тухлым ребрам, — запышел Конец-Горбунок, не видали поезки боhатырское, только видели в цистом поли курева стоїт. Выехали в чисто поле, говорит Конек-Горбунок:
— Ах, ты, Еруслан Лазаревич! Куда ты едешь, куда путь держишь?
— Слыхал я, што есь в Индейском царьсве, стоїт дуб. Сидит там Соловей: добра птица там не летит, добры люди не проежживают.
Товда Конек-Горбунок говорит:
— Можешь-ле ты с Соловьем совладать? Сам себе голову положить или Соловью срубить?
Еруслан Лазаревич отвечат:
— Охота мне попытать Соловья и охота мне свои силы попроведать.
Ехали они день до вечера, красна солнышка до заката, доехали до циста поля, до окраіны.
Еруслан Лазаревич увидал етот дуб, у дуба стоїт Соловей, подперся копьем.
Тоhда он поехал на дуб, отпрукнул своего коня:
— Стой, Конек-Горбунок! Надо его разбудить ото сна, как от смерти (он заспал стоя).
Еруслан Лазаревич взял шолкову плетку, одернул его по плец:
— Полно стоя спать! Выспись лежа!
— Ах, ты какой. Нихто меня не проежживал, птица не пролетывала, зверь не прорыскивал, а ты меня наехал, да їшьчо плеткой оддернул.
Соловей зашипел-то по змеїному, заревел по звериному.
Конек устоял на ногах, а Еруслан Лазаревич не побоялся его шипоты:
— Не боюся я вашего реву, не страшуся вашей шипоты. Лучша седлай своего коня, выедем в цисто поле, лучша побратаемса.
Товда Соловей стал седлать своего коня, норовился срубить буйну голову у Еруслана Лазаревича, такого малого юноши.
Выехали на цисто поле, разъехались в три прыска лошадиных, и съежжались близко на близко друг с другом. Соловьё ударил палицей буевой. Тот несколько не подрогнул. Успешен был Еруслан Лазаревич, ударил его по буйной головы, голова пала, и побежал егов конь в цисто поле.
(Вот тебе и Соловье-боhатырь!)
Успел Соловье прокричать:
— Русьской боhатырь однажды бьет, да метно живет!
Взял буйну голову, положил в подол и повез а Индийское царьсво. Индийское царьсво удивилосе: нихто к ним не проежживал, птица не пролетывала, зверь не прорыскивал, а он сам себе палицей помахивает, сам себе винуетсе, сам себе радуетсе. И собралось войско смотрять такого удалого молодца, хто такой заехал в наше осударьсво? Посмотрим того молодця! Собрался народ, сперва не верили. Он выкинул їм голову.
— Смотрите вашего караульщика!
(Сам заехал к їм в царьсво высматривать боhатыря, а всего девятой год.)
Тоhда народ усмотрели и повесили буйны головы.
— Хто есь сильнее меня? Дак побратаемся!
Товда все боhатыри скрыцяли в голос:
— Нет у нас тебе поединшыка никого, как хочешь, так и поежжай, некак сделать тебе никакого погона.
Погулял он, поскакал вон. Тут запечалился:
— Нет, не выискался мне поединшык.
Выехал на цисто поле широко раздолье. Говорит Конек-Горбунок:
— Есь Данило Белой, што прибил орду проклятую до шелеху и прижог.
Ехал он и заехал: вся земля прибита и трупы лежат, только ходит один, ишшет своего сына Михайла боhатыря. Подъехал Еруслан Лазаревич:
— Што жа ты ходишь по трупу, цего жа делаешь?
Дед старой отвечает:
— Што тебе мое надомно? Я тебя клюкой клюкну, у тебе башка с плец слетит.
Еруслан Лазаревич ласково ответил:
— Ах, старой человек, не шути много, а говори, што надо.
Товда старой человек взгленул.
— Да вы сильны, боhатыри русьские! Я їшшу голову сына.
— Ну, hде жа найти, куда она девана? Я пойду вашего победителя найду, состигу на дороге.
Отпустилса от деда и живо состиг Данила Белого, объехал его в три накона кругом. И тоhда Данило Белой сходит со своего коня поздороваться.