Пробудилась Марфа Прекрасна и Еруслан Лазаревич.
— Хто такой у нас, кониной потоп на зеленом лугу, хто такой опять подъехал?
Еруслан Лазаревич умылся, утерся, надел латы буевыя, взял палицю буевую, саблю вострую, копье долгомерное, выходил на красно крыльцо, садился на коня и поехал в зеленой луг. В немного времени объехал он добра молодця вокруг три раза. Стал насопротив. И стал спрашивать имя и вотчину, откуда едет, куда едет, как отца, мать зовут, какого осударсьва. Малое вьюноша отвецяло:
— Стал бы я насопротив тебя, не стал бы я спрашивать, оголил бы я саблю вострую, снес бы тебе буйну голову. Не то выедем на цисто поле, съездим, станем мы товда большима (побрататьсе зовет).
Сговорились. Поехали на цисто поле и разъехались на три прыска лошадиных, съехались, тыкали копьеми, друг дружка из седла вышибить не могут. Взяли воткнули копья во сыру землю, привезали добра коня ко копью да взелись во охабку. Бились они немного време — трої сутки. Тоhда жа Еруслан Лазаревич стал из сил выходить и видит: молодая, малая вьюношь хочет меня победить. Тоhда Еруслан Лазаревич змолился hосподу:
— О hосподи! От молодой вьюноши хоцю я во цистом поле принеть себе смерть.
Подопнул малую вьюношу правой ногой. Пала малая вьюношь на мать сырую землю. Доспешен был Еруслан Лазаревич, свернулся ему на белы груди и стал спрашивать:
— Был бы я у тебя на белых грудях, не стал бы я тебя спрашивать, растегнул бы латы боhатырския, порол бы груди белыя, смотрел бы ретиво серьце. (В исподу лежит, а серьце заплывчиво.)
До трех раз спросил Еруслан Лазаревич. И товда хочет скрывать груди белыя и смотрять ретивое серьце.
— Ах, ты молода вьюноша, да как тебя зовут?
— Да што ты меня спрашивашь?!
(Што он ничего не разговаривав, заплыло серьце; он-то и знает што отець, да не охота сказать.)
Растегнул Еруслан Лазаревич белу коленкорову рубашку, увидал свой крест, тоhда у Еруслана Лазаревича побежали из очей горьки слезы.
— Ах ты, молодая вьюноша, возлюблено, видно, дитя мое!
Отвецяла малая вьюноша:
— Я бы знал, што ты отець, я бы так не поступил.
Тоhда Еруслан Лазаревич сходил со белых грудей, поцеловал в сахарны уста:
— Как тебя зовут?
— Михаил Ерусланович.
И тоhда возрадовался возлюбленному своему сыну первой жене. Отвезали они коней от долгомерных копей.
— Куда поедем?
— А, возлюбленой мой батюшко, hде ты меня насеял, туда и поедем.
И согласился Еруслан Лазаревич бросить Марфу Прекрасну и поехать с сыном к первой жены. И садились на добрых коней и поехали в Подсолнешной Град к Елены Прекрасной, к матери. Ехали путем дорогою и доехали. Стречает Елена Прекрасная на красном крыльце.
Жили пожили два месяца, и услыхал Еруслан Лазаревич, што побит царь Картаус и сидит в темницы, а также отець и его мать.
— Отправляйся в цисто поле, на наедешь-ле кого и проси, хто Картаусово царсьво попленил?
Поехал Еруслан Лазаревич в цисто поле и наехал Данила Белого. Они поздоровались, покрестовались, а Данило Белой рассказал, што попленила Картаусово царсьво Орда проклятая. Приежжает Еруслан Лазаревич в Картаусово царсьво. Царсьво все попленено. Царь Картаус с двенадцатью боhатырями посажен в темницу. Приежжает в темници и не знает, как отпереть: некак делать. Подпал правым плечом, признял темницу, вошол и поздоровался.
— Хто ты есь такой?
— Я Еруслан Лазаревич!
— Если бы жив был Еруслан, мы бы здесь не сидели. Если ты живой, то достань нам три пузыря живой и мертвой воды и глазной из Подсолнешного Града.
Еруслан круто своего коня повернул к Елены Прекрасной, не говорит с ей, берет три пузыря воды, отъезжает от ей, приежает в Картаусово царсьво, замков не ломает, подпирает-поднимает темницу:
— Здраствуйти все! Я — Еруслан Лазаревич!
— Если ты Еруслан, можешь-ле ты зренье дать?
Сейчас одново боhатыря помазал, один по одново и все сделались светлы.
Їх рассадили всех в палаты белокаменны.
— А я поеду в Орду проклятую, окручу я ей!
Поехал он к Орды проклятое, — силы выстроено, цислу-смету нет.
— Што мне? Как? С краю брать?
Были у них тут подкопы. У валился он, повода шелковы оборвались, конь ускочил, а он упал. На то была проклятая Орда доспешна, опутали ево, в шолковы опутинки, повезли ево в темницю.
Данило Белой узнал, што Еруслан Лазаревич в несцясьи упал в глубоку яму Орды проклятой, передал весь любезному сыну Михаилу, што твой отець упал в яму глубокую, сидит в темници. Доспешно Михаил Ерусланович седлал добра коня, надевал латы буевые, брал палицю буевую, саблю востру, копье долгомерное, простился с дедушком и матерью и отправилсе в цисто поле, hде Орда проклятая. Поехал он їм по боку, не дал їм вестей никаких. Приежжает он в Картаусово царсьво.
— Был-ле у вас Еруслан Лазаревич в гостях?
Царь Картаус отвечает малому вьюноше, што был у нас Еруслан Лазаревич, поехал побить Орду проклятую, штоб она не наступала на осударсьво, и теперь воротяты нет.
Не замешкал Михаил Ерусланович поехать спроведывать Орду проклятую и возлюбленного своего батюшка. И приехал к Орды проклятой. Она выставлена. Не посмел поехать в толщу-матицу, а поехал стороной и приежжает в темницю. Не было стражи у темници никакой, ни приворотников, ни придверников.
Сошел Михаил с добра коня.
— Как буду замки ломать? Буду, как батюшко, поступать!
Прижал правым плечем, подпоры поставил. Зашел в темницю, поздоровалсе.
— Здрасвуй, батюшко Еруслан Лазаревич!
— А хто ты такой, как ты меня можешь знать по їмени.
— Как я тебя не буду звать, величать, когда я тебе возлюбленной сын.
— Есь у тебя булатной нож?
Выхватил Михаил Ерусланович булатной нож, обрезал все толковы опутники, взелись они за руки и повелись из темницы, сели на добрых коней и поехали в цисто поле на широко раздолье. И стали они дума думать.
Еруслан Лазаревич говорит:
— Я поеду в Картаусово царсьво на отдох, а ты куда хошь.
Михаил отвечал возлюбленному отцю:
— Поеду жа к Орды проклятой, побратаюсь.
Еруслан Лазаревич сыну Михаилу наказывал:
— Не езди в толщу-матицю. Оборвутся у тебя толковы опутинки, упадешь так жа, как я.
Михаил слушал отця, не ехал он в толщу-матицю, брал Орду проклятую с конца и с краю. А потом поворотил своего добра коня в толщу-матицю:
— Мне-ка мало стало косить!
И поехал толщей-матицей, скоцил в їхни мины, оборвались его опутинки…
Они тут срубили ему буйну голову.
Сказка всем очень понравилась. Некоторые припомнили, что когда-то от кого-то слыхали, да не запомнили. Московка радовалась и очень благодарила деда: сказка, мол, редкая, а он так хорошо ее рассказал.
— Отчетисто! — заявил Скоморох.
Дедушко молча взялся за плетение, но все же самодовольно ухмыльнулся, а в глазах мелькнуло: «Вы, нынешние, нут-ка!»
А у Махоньки давно уже светились глазки. Она отдохнула, и ее съедало нетерпение. Московка знала, что она уже мучается: если бы все сейчас чудесно исчезли, она бы стала рассказывать и петь стенам. Даже не осведомляясь, желают ли ее слушать, Махонька сразу начала.
22. Принéтой
Бывало живало в одной деревни вдова, у вдовы был сын. Они жили, сын экой стал порядочьной, годов петнадцати. Он говорит:
— Што же, мамаша, мы живем одни. Я пойду наживать тебе мужа и себе отця.
И пошел. Идет мимо город и стретил человека. Человек говорит:
— Куда, молодець, пошел?
— Пошел я себе отця наживать, матери мужа.
— Возьми меня.
— Ну, пойдем.
Пошли мимо рынок, купил їйце. Пришли домой.
— Ставь, матка їсь.
Она поставила, вот и стали їсь.
Он вынес їйце и говорит:
— Коли ты мне отець, матери муж… режь їйце.
Он разрезал пополам: одну половину себе, другу — матери отдал.