восхищения. Дочь Мнишка выглядела великолепно в своем белом платье, расшитом сапфирами и жемчугом; на ее голове красовалась алмазная корона, с которой по пышным волосам спускались жемчужные и бриллиантовые нитки.
Церемония открылась подобающими случаю речами. Первым говорил Власьев. Он коротко приветствовал короля, сенаторов и прочих сановников, объявил цель своего приезда и в заключение попросил благословения у отца невесты. От имени Мнишка послу отвечал сенатор Станислав Минский – велеречиво, длинно и отменно скучно. Зато всех удивил своим неожиданным красноречием канцлер Лев Сапега, говоривший от имени короля. Он видел в браке Дмитрия и Марины символ единения двух братских народов и приносил за него благодарность Провидению. Жених и невеста удостоились от него самых напыщенных похвал: Марина стала идеалом добродетели, красоты и ума, а Дмитрий вдруг сделался лучшим из князей, образцом государя. Он указал им обоим на их высокое предназначение и ни на минуту не усомнился, что они выполнят его. В конце речи канцлер отдал дань патриотизму:
– Как бы не велика была честь носить корону, польская женщина вполне достойна ее: сколько государынь Польша дала уже Европе!
В общем, слушая Сапегу, было трудно решить, в кого он превратился – в оптимиста или лицемера.
Канцлеру отвечал Липский, свидетель со стороны жениха. Он, не жалея слов, расхвалил Дмитрия:
– Невозможно достойно прославить признательность и благоразумие царя, который, раз принявши намерение, в воспоминание о радушии, оказанном ему воеводой сандомирским, и почетном приеме при дворе его величества короля, теперь вступает в супружество с дочерью пана воеводы.
От лица церкви молодых поздравлял кардинал Мацеиовский. Нарисовав картину бедственного состояния Московского государства, лишенного законного наследника, он прославил милосердие Господа, даровавшего москвитянам прирожденного государя. Затем он распространился о теологии брака и в заключение сказал Власьеву:
– Признательный за благодеяния, оказанные ему в Польше королем и нацией, царь Дмитрий обратился к его милости королю со своими честными желаниями и намерениями, и чрез тебя, посла своего, просит руки вольной шляхтенки, дочери сенатора знатного происхождения. Царь желает этим показать благодарность и расположение к польской нации. В нашем королевстве люди вольные; не новость панам, князьям, а равно и королям искать себе жен в домах вольных шляхетских. Теперь такое благословение осенило Дмитрия, великого князя всея Руси и вас, подданных его царского величества, что он заключает союз с королем, государем нашим, и дружбу с королевством нашим и вольными чинами.
Закончив речь, кардинал запел Veni Creator («Гряди, Создатель»). Все подхватили гимн и опустились на колени; остались стоять только Власьев и королева Анна, лютеранка. Затем Мацеиовский прочитал Марине псалом: «Слыши, дщерь, и виждь, и преклони ухо твое и забудь дом отца твоего». По окончании чтения он произнес напутствие жениху и невесте, сравнив Власьева с Авраамом, который послал раба в чужую землю за невестой своего сына Исаака – Ревеккой.
Не обошлось и без курьезов. Когда кардинал спросил Власьева, не обещался ли царь прежде кому-нибудь, посол ответил:
– А я почем знаю! Он мне этого не говорил…
Поляки не могли сдержать улыбок. Мацеиовский объяснил Власьеву, что это обрядовый вопрос, на который следует дать определенный ответ. Посол простодушно заметил:
– Когда б кому обещал, так бы меня сюда не слал!
Но, рассмешив поляков, Власьев тут же и удивил их своим превосходным знанием латыни. Когда, следуя обряду, кардинал обратился к нему: «Говори за мной!» – и начал читать латинский текст, посол легко и без ошибок повторил за ним прочитанное.
Не менее удивительным показалось поляком то почтение, с каким Власьев относился к особе царя и к Марине. При обмене обручальными кольцами посол достал из шкатулки перстень с алмазом величиной с вишню и передал его кардиналу, который надел его на палец Марины; однако он категорически отказался надеть себе на палец перстень, предназначавшийся для царя, и даже не осмелился коснуться его рукой, а, взяв его через платок, осторожно положил в шкатулку. Точно так же он не посмел дотронуться до Марины, когда по обряду им должны были связать руки, и обмотал свою руку платком.
По завершении обряда все русские поклонились до земли новой царице, а поляки скатали ковер, на котором стояли Власьев и Марина, и заставили посла выкупить его за 100 червонцев – это была плата за обряд. Все перешли в другую комнату, где были накрыты столы. Здесь Власьев зачитал реестр подарков невесте: первым в списке стоял образ Св. Троицы в дорогом окладе от царицы Марфы, затем шли 29 номеров царских подарков, которые посольские дворяне поочередно ставили перед Мариной. Свадебные дары Дмитрия были один великолепнее другого: малиновый венецианский бархат, турецкие атласные материи; золотая и серебряная парча, 125 фунтов жемчуга и разные затейливые вещицы. Последние особенно поразили поляков своей искусной работой. Всеобщее восхищение вызвали золотые часы в виде слона с башней на спине, которые выделывали «штуки московского обычая»: из башни появлялись фигурки с бубнами, флейтами и трубами и играли так громко, что совершенно оглушили присутствовавших в зале гостей. Также привлекали внимание золотой корабль со снастями из ниток жемчуга и бриллиантов, плывущий по серебряным волнам; золотой вол, внутри которого можно было хранить предметы домашнего туалета; сделанный в виде птицы сосуд из дорогого камня, на верху которого находился золотой олень с коралловыми ногами, с сидящим на нем серебряным человеком. Хороши были серебряный пеликан, пронзавший клювом свое сердце, чтобы собственной кровью накормить птенцов; золотой павлин с распущенным хвостом, перья которого шевелились, как у живой птицы; запонка с жемчужиной величиной с небольшое яблоко, а также перстни, золотые, серебряные и коралловые чарки, золотое перо и усеянные алмазами нательные крестики.
– Вот истинно царские подарки! – таково было единодушное заключение изумленных зрителей.
Вслед за этим невесте были вручены подарки от самого Власьева: персидский ковер с вытканными золотыми фигурами, меха и проч.
Наконец начался пир. За королевский стол, справа от Сигизмунда, села Марина, слева – королевич Владислав и королева Анна; за столом напротив разместились нунций Рангони и кардинал Мацеиовский. Власьев ломался и ни за что не хотел занять свое место рядом с Мариной, говоря, что он недостоин обедать с царскими особами и что боится этим навлечь на себя царский гнев, так как в посольском наказе не было предусмотрено, как должен себя вести посол в этом случае. Поляки насилу убедили его, что он сядет с королем не как посол, а как представитель царской особы. Все же Власьев не притронулся ни к одному блюду и сидел как деревянный, чтобы случайно не коснуться платья Марины (дочь воеводы тоже ничего не ела, но не от стеснения, а от волнения). На вопрос Сигизмунда, почему он ничего не ест, посол ответил:
– Негоже холопу есть