дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всяких поводов, и так как девица, дочь Бориса, живет вблизи вас, то, по моему и всех благоразумных людей совету, постарайтесь ее удалить и отослать подальше». Итак, Марина ревновала! Я уже имел случай заметить, что история с Ксенией скорее всего относится к области слухов, но гордая полячка, видимо, не относилась к числу «рассудительных», среди которых кривотолки «не имели места».
Поездка задерживалась еще и по той причине, что сандомирский воевода был хорошо осведомлен о волнениях и заговорах в Москве и выжидал, чем они закончатся. Кроме того, он и его дочь ждали ответа из Рима на требования царя разрешить Марине принять причастие из рук патриарха и выполнять другие православные обряды. Реакция Ватикана на эти требования была резко отрицательная. В феврале 1606 года кардинал Боргезе написал Рангони: «Пусть Марина остается непременно при обрядах латинской церкви, иначе сам Дмитрий будет находить новые оправдания для своего упорства». А Павел V счел необходимым еще раз лично напомнить Марине ее обязанности: «Мы от твоего супружества ожидаем великой пользы для католической церкви… Ты должна стараться всеми силами, чтобы богослужение католической религии и учение святой апостольской римской церкви были приняты вашими подданными в вашем государстве и водворены прочно и незыблемо. Это твое первое и главнейшее дело».
Наступил Великий пост, а Марина все еще не тронулась с места. Дмитрий терял терпение и писал воеводе совсем не в родственном тоне: «Ваша милость приведете нас наконец к таким намерениям, которые были бы для вас неприятны; нас еще удерживает достоинство наше и любовь к вашей дочери, наияснейшей панне, невесте нашей. Ваша милость должны были бы принимать во внимание, что, пропустивши зимний путь, вы не можете иначе к нам приехать, как после зеленых святок, по причине трудных переездов и половодья, которое не скоро спадает, и если бы так случилось, то сомнительно, чтоб вы нас застали в столице, потому что после Пасхи мы намерены двинуться к обозу и там провести целое лето».
Однако, услыхав, что Мнишки наконец-то собираются выехать в Москву, царь сразу утих. Он примиряюще писал тестю: «Хотя мы писали к вам… с досадою, но Бог видит, что это происходило не от злого сердца, а, напротив, от скуки по вашей дочери и из любви к ней и ко всему дому вашей милости». На радостях Дмитрий выслал в подарок ему 13 тысяч талеров и 5 тысяч рублей на путевые издержки, а невесте – 5 тысяч червонцев. Мнишек через Власьева благодарил царя, но жаловался, что его так торопят, между тем как ему приходится ехать с дамами и своими болезнями.
Приготовления к путешествию заняли еще три месяца. За это время сумма долгов сандомирского воеводы удвоилась. Деньги царя не могли спасти Мнишка от преследований кредиторов, вследствие чего король в знак особой милости своим указом приостановил все судебные иски против воеводы на время его путешествия в Москву. Это было почти что поручительство свыше.
Мнишек вторично возглавлял экспедицию в Москву, на этот раз мирную. Вместе с ним на свадьбу царя ехали его сын Станислав и многие знатные паны – оба Вишневецких, родственники первой жены воеводы Стадницкие и др. Их жены составляли почетную свиту Марины. Вместе с Мнишками в Москву отправлялись послы Сигизмунда, староста Малогосский Николай Олесницкий и староста Велижский Александр Гонсевский, которые должны были представлять на царской свадьбе особу короля, а также несколько духовных лиц, бернардинов и иезуитов, и среди них уже знакомые нам о. Анзеринус, о. Помасский и о. Савицкий; это был готовый персонал для будущих католических храмов и школ, которые Марина намеревалась воздвигнуть в своих удельных княжествах – Новгороде и Пскове. Всего свадебный кортеж насчитывал 1969 человек панов и шляхты, 300 человек прислуги и более двух тысяч лошадей; Станислав Мнишек даже прихватил с собой оркестр – 40 музыкантов, и шута из Болоньи, Антонио Риати. Помимо того, к великолепному каравану примкнуло большое количество торговцев и суконщиков из Кракова и Львова, ювелиров из Аугсбурга и Милана, искавших места для выгодного сбыта своих товаров и изделий. Аптекарь Станислав Колачкович вместе с лечебными снадобьями вез с собой все необходимое оборудования для выпечки своих знаменитых марципанов (аптекари в то время соединяли свою профессию с ремеслом кондитеров и изготовителей водок); он надеялся, что его необычные изделия – Давид, играющий на арфе, Сусанна между двух старцев, немец, обнимающий куртизанку и особенно перо Феникса – будут иметь успех на московских пирах, но его ждало горькое разочарование.
В сущности, все эти люди, полные надежд и жаждущие удовольствий, представляли собой заложников, в чем им пришлось убедиться в самом скором времени.
Отъезд из Самбора состоялся 2 марта 1606 года. Огромный свадебный поезд двигался небольшими переходами, которые Власьев клял на чем свет стоит. Его назойливость выводила Мнишка из себя. В письмах царю, отправляемых с дороги, он жаловался на свои недуги и оправдывал свою медлительность необходимостью быть внимательным к женщинам. «Не можем же мы лететь к вам», – возмущался воевода. Поезд продолжал неспешно тащиться через города и местечки.
В Люблине Марина посетила местный иезуитский колледж. Восхищенные студенты воспевали ее в стихах и прозе, по-польски и на латыни. В Орше она поклонилась последней католической колокольне и 8 апреля вступила на московскую землю.
Первые впечатления были нерадостны: серое, облачное небо, пронизывающая сырость, дорога в выбоинах, бесконечные разливы и болота… На реках и топях согнанные русскими властями мужики строили мосты и гати (всего до Москвы для свиты Марины пришлось построить 540 мостов).
За два дня до перехода русской границы о. Савицкий произнес полякам проповедь о том, как следует себя вести в чужой земле – он призывал их жить в мире с русскими и подавать им хороший пример. Его слова не были услышаны. Сразу же после вступления в Россию у поляков начались стычки с местными жителями, дополняемые развратом, пьянством и преступлениями среди самой свиты и прислуги (так, одна служанка родила в дороге и, желая избавиться от ребенка, разрезала его на части и разбросала куски тела по округе). Буйства шляхты настолько бросались в глаза, что Мнишек вынужден был издать специальные «параграфы», имевшие целью установить среди этого полчища благородных и неблагородных разбойников строгую дисциплину и чистоту нравов. Всем полагалось ежедневно слушать обедню; за пьянство, ссоры и ночной разгул строго наказывали; женщин дурного поведения, круживших по вечерам вокруг польского лагеря, приказано было гнать прочь; самым назойливым из них грозило купание в ближайшей реке и даже смертная казнь. Однако участники путешествия сами чистосердечно признавались, что эти «параграфы» так и остались мертвой буквой.
Между тем поляки не могли пожаловаться на плохое