его несчастье и унижении и затем по секрету сообщил страшную новость: Борис Годунов жив! По его словам, в Литве появился некий Алешка, который рассказывает, что когда Дмитрий находился в Путивле, колдуны и звездочеты открыли Борису, что пока он будет сидеть в Москве, ему никак не оборониться от царевича, но если он на время уедет и сдаст царство сыну, то потом сможет вернуться и вновь занять трон. Борис, послушавшись их совета, опоил ядом своего двойника, положил его вместо себя в гроб (о чем не знал даже Федор), а сам тайно бежал в Англию, увезя с собой несметные сокровища. Гонсевский закончил пересказ Алешкиной сказки заверениями в том, что король, испытывая чувства братской любви к московскому государю, прилагает все усилия, чтобы выяснить истину, ибо ему известно, что многие люди в Московском государстве не верны Дмитрию.
Это был откровенный шантаж: Дмитрию старались дать понять, что его положение непрочно и целиком зависит от покровительства Сигизмунда. После этого Гонсевский перешел к главной цели своего посольства – обсуждению союза против Швеции. Он настаивал, чтобы царь оказал военную помощь Сигизмунду, задержал и отослал в Польшу шведских послов, если они появятся в Москве, и выгнал из Московского государства принца Густава, несостоявшегося жениха Ксении.
История с Годуновым не произвела на Дмитрия никакого впечатления. Он от души посмеялся над колдунами и сказал:
– Мы уверены, что Бориса нет в живых, и нам ниоткуда не угрожает опасность. Но мы вообще благодарим его величество польского короля за предостережение и готовность помогать в случае, если явилось бы что-нибудь враждебное. – Затем он продолжил: – О шведских послах тогда станем совещаться и думать с королем Сигизмундом, когда эти послы к нам приедут. Густава же я держу у себя не как шведского королевича, а как смышленого человека. Что же касается до шведского герцога Карла, то я готов послать ему суровое предостережение.
Гонсевский от имени короля напомнил ему о выполнении других обязательств, данных им в Польше. Дмитрий спокойно ответил, что не король Сигизмунд посадил его на московский престол, а народ Российского государства, который добровольно признал его своим законным государем, следовательно, он не связан с королем никакими условиями. Впрочем, он соглашался стараться о вечном соединении Московского государства с Речью Посполитой, но наотрез отказывался строить в Москве костелы во вред отеческой вере; достаточно и того, что католикам позволено свободно совершать свои обряды. Царь подтвердил только одно свое обещание – жениться на Марине; что же касается ее приданого – Смоленского и Северского княжеств, – то здесь Дмитрий был непреклонен:
– Этого Москва не дозволит никогда.
Вместо земель он был готов дать деньги (правда, не уточнил, сколько), «но, – говорил он, – прежде мне надо удостовериться, в какой любви и каком союзе будем мы находиться с польским королем. А пока мы видим, что король убавляет наш титул и наименование».
Несмотря на то, что никто из них не шел на уступки, беседа закончилась вполне дружелюбно. Царь осыпал посла любезностями и подарками; он не желал раздражать короля, пока Марина находилась в Польша.
IV. Сватовство
Осенью Дмитрий отправил в Польшу большое посольство – дьяка Афанасия Власьсева с 40 дворянами и 300 человек прислуги. Власьев должен был представлять собой особу царя при обручении с Мариной. Дмитрий желал предстать перед невестой и поляками во всей славе и блеске – посольство сопровождало 200 телег с подарками для Марины, тестя и польского короля.
29 октября посольство прибыло в Краков. В тот же день Власьев отослал сандомирскому воеводе подарки от будущего зятя – вороного в яблоках коня в драгоценной сбруе и с золотой цепью вместо поводьев, оправленную бриллиантами булаву, меха, расшитые золотом персидские ковры и восточные ткани, живых соболя и куницу и трех кречетов, у которых на головах были надеты шитые жемчугом шапочки, а на груди висели золотые колокольчики. Подарки поразили Мнишка и других панов, присутствовавших при их вручении. Разорившиеся магнаты сочли их достойными истинно царской щедрости.
На следующий день паны официально поздравили московского посла с приездом. Власьев считался в Москве образованным и светским человеком, однако его манеры вызвали у поляков лишь сострадательные улыбки – настолько сильно в них было заметно отсутствие западного лоска, которым щеголяли паны.
4 ноября Власьев вручил свою верительную грамоту королю. 8 ноября, на второй аудиенции, посол зачитал письмо Дмитрия, испрашивавшее у Сигизмунда согласия на брак с Мариной: «Мы, великий государь цесарь и великий князь всея Руси самодержец, били челом и просили благословения у матери нашей великой государыни, чтобы она дозволила нам, великому государю, соединиться законным браком, ради потомства нашего цесарского рода, и пожелали взять себе супругою великою государынею в наших православных государствах дочь сандомирского воеводы Юрия Мнишка, потому что, когда мы находились в ваших государствах, пан воевода сандомирский нашему цесарскому величеству оказал великие услуги и усердия, и нам служил; и ты бы, государь, брат наш король Сигизмунд, позволил сандомирскому воеводе и его дочери ехать к нашему цесарскому величеству, и для братской любви сам бы ты, великий государь, был у нашего цесарского величества в Московском государстве».
Сигизмунд ответил согласием и назначил день обручения.
12 ноября площадь перед каменным домом сановника Фирлея заполнили роскошные экипажи и нарядные толпы горожан. Обручение должно было происходить по католическому обряду, поэтому, из уважения к православным, местом торжественной церемонии был выбран частный дом, а не костел.
В дом Фирлея съехалась вся знать Речи Посполитой. Здесь присутствовали сам король, его сын, королевич Владислав, сестра Анна, носившая титул королевы Швеции, сенаторы, сановники, папский нунций Рангони, друзья и родственники Мнишков; из иностранцев – послы Флоренции и Венеции. В зале, где собрались гости, царило праздничное настроение. Даже те сенаторы, которые прежде выступали против Дмитрия, теперь готовились произносить здравицы в его честь – успех развеял все их сомнения.
Для священнодействия у стены напротив дверей был воздвигнут временный алтарь. Возле него стоял кардинал Мацеиовский с двумя прелатами в драгоценных церковных облачениях; за ними – несколько священников в отливающих золотом стихарях.
Король, сев в кресло, подал знак начать церемонию. Воевода Серадзский Александр Конецпольский и кастелян Гнезненский Пржиемский ввели в залу Власьева, представлявшего жениха. Шедшие вслед за ними двое русских дворян разостлали перед алтарем шелковый ковер, на котором должны были стоять обручаемые. Власьев поклонился королю, но Сигизмунд в ответ не привстал и даже не приподнял шапку, показывая этим, что считает свое королевское достоинство выше достоинства великого князя московского; стоявший рядом с отцом королевич Владислав, напротив, снял свой головной убор.
После того, как посол встал на свое место перед алтарем, воевода Ленчицкий Липский и кастелян Малогосский Олесницкий ввели в залу Марину. Раздался общий вздох