Бурмакин надулся, а Бог пьянства, наоборот, придя в хорошее расположение духа, хлопнул его по плечу.
— Кстати, поблагодари Вадика за спасение, если бы не он, тебе кирдык настал.
— Я обиделся, — засопел Ваня.
— На обиженных воду возят. Если бы не Вадик, ты из комы так и не вышел.
— Я был в коме?! — ужаснулся Бурмакин.
— А ты думал после палицы Правосудия только шишка на голове останется?
Младенец неуклюже встал на ноги и тонким голосом предупредил:
— Папы, в холле материализовались ещё три карачуна. Будьте осторожны.
— Откуда ты знаешь? — открыл рот Бурмакин.
— Они в кожаных куртках и штанах, обуты в байкерские сапоги, все трое хромают.
— Вадя, ты же заговорил! — завопил Иван, — ничего себе, через десять минут после рождения! И уже ходить можешь?!
— Пока нет, только стоять, — отчитался мальчуган, покачиваясь и пытаясь сохранить равновесие.
— Вадик, ты сказал: «папы» или мне послышалось? — строго переспросил Переплут.
— Да, я сказал: «папы», вас же двое.
— Я один, единственный, твой единокровный отец! — возмутился Бог пьянства, — а Ванька так — седьмая вода на киселе.
— Почему это я — седьмая вода? — оскорбился Бурмакин, — ещё неизвестно, чей он сын. Мой или твой.
— Конечно, мой, в его жилах плещутся мои божественные гены. Разве не заметно?
— А похож он на меня, вылитый я в детстве. Хочешь, я тебе свою младенческую фотографию покажу?
— Засунь её, знаешь куда, свою фотографию.
— Я тебе её туда самому засуну, — выпятил челюсть Бурмакин, доставая из кармана шокер.
— Мне?!
— Тебе!
— Соплёй перешибу. — пригрозил Переплут, — балабол кусачий. Куда тебе супротив меня?
— Папы, прекратите перепалку, — вмешался Вадик, — карачуны всё ближе, и настроены они весьма решительно.
— Вот скажи, брат два? — усмехнулся Бурмакин, — почему Вадя видит, что творится за стенкой, а ты нет? Что, старикашка, с годами утратил свои волшебные свойства? Зрение стало подводить?
— Зато у тебя появился реальный шанс умереть молодым и зорким, — в руке Переплута сверкнула молния.
Дверь палаты отворилась, и в проём просунулась морда карачуна. Переплут, не раздумывая, метнул молнией в него — раздался собачий визг, и запахло палёной шерстью.
— Так его, гада! — возликовал Ваня.
В дверную щель просунулись ещё две мордуленции. Переплут толкнул дверь ногой, прищемил головы карачунов и принялся молотить их кулаками.
— Молнией их полосни! — заверещал Бурмакин, — молнией!
— Где я тебе столько молний наберусь? — проворчал Бог пьянства, нещадно дубася карачунов, — была одна, да и в той вольт маловато.
— Что ты за Бог такой? — расстроился Иван, — молний, и тех нет. Ни на что ты не годен, брат два.
— Ты мне здесь лекции ещё будешь читать?
Дверь слетела с петель, и три карачуна обступили Бога пьянства.
— Переплут, ты с ума сошёл? — Рог погрозил брату два когтем, — мы при исполнении, на нас возбраняется нападать.
— Разве?
— Раньше ты всегда покорно следовал нашей воле.
— Ну, не покорно, но следовал.
— Так в чём дело?
— В моём сыне, я его в обиду не дам.
— Смири гордыню, Бог пьянства, ты же знаешь, мы неуязвимы.
— Знаю я вашу ахиллесову пяту, — усмехнулся Переплут и наступил ногой Рогу на сапог.
— У-у-уй! Гадюка! — взвился карачун, — на самую больную мозоль наступил! Чтоб тебя!
Переплут прошёлся пяткой по сапогам врагов, словно по паркету. Карачуны как по команде завизжали и затявкали. Однако силы были неравны: один карачун прыгнул брату два на спину, другой схватил за руки, а Рог принялся долбить Бога пьянства палицей в грудь.
— В самую душу бьёт, сучара, — прохрипел Переплут, — Вань, подсоби.
— Они меня опять в кому вгонят, — заробел Бурмакин, пряча в карман шокер и хоронясь под столом, — ты давай уж как-нибудь один.
— Отпустите моего папу, — пискляво потребовал Вадик.
— А шнурки тебе не погладить, щенок? — Рог с оттягом саданул Переплута палицей в солнечное сплетение, — ну как, нравится?
Вадик вскинул правую руку, из неё вылетело три молнии, и сразили карачунов наповал.
— Ничего себе, — ошеломлённо пробормотал Бог пьянства, потирая грудь, — хотя по идее, сыновья и должны быть круче своих отцов. Откуда у тебя столько молний, сынуля?
— Не знаю, — захныкал Вадик, — неужели я их убил?
— Карачунов лопатой не убьёшь, не то, что молнией. Надо смываться, покуда они не очухались, — Переплут подтащил карачунов к Сиволапу и зафиксировал за хвосты к спинке кровати, — вот так-то оно лучше будет.
— А они точно оживут? — засомневался Вадик.
— Да что с ними, с блохастыми сделается.
— Я за них переживаю.
— Ты лучше за нас переживай. Карачуны ладно, но теперь Велес Диву вышлет.
— «Дива — Богиня охоты, жена Бога лесов, Святобора», — зачитал из-под стола Бурмакин, — «Диву древние славяне представляли в облике юной красавицы, одетой в кунью шубу, отороченную белкой, с натянутым луком и стрелами».
— Вот зараза, — расстроился Бог пьянства, — о какой-то бабе целых четыре строчки в твоём справочнике, а обо мне всего три.
— Сколько можно завидовать, брат два? Ты меня уже достал, — буркнул Ваня.
— Это не я тебя достал, это пьяный акушер тебя достал. Нам с Вадиком на беду.
Мальчик самостоятельно поковылял в палату к матери, следом шли два его папаши, продолжая пререкаться. По дороге им попалась акушерка.
— У него же аллергическая реакция! — переполошилась она, — только взгляните, как вашего младенца раздуло! Что ж вы меня не пошумели, папаша?! И почему ваш грудничок ходит?!
— Не волнуйтесь, уважаемая, я в полном порядке, — успокоил её крепыш, — просто я быстро расту.
— Затем он повторил эту фразу по-английски и по-французски, без малейшего акцента и с прононсом. У акушерки подкосились ноги, она сомлела и плюхнулась на пол.
— Люблю детей, — подмигнул ей Переплут, — особливо делать.
Глава 25. Превратности семейной жизни
Бутик для животных «Четвероногий друг» непоправимо пустовал. Настолько, что уборщицу уволили три недели назад, а полы до сих пор сверкали чистотой. За кассой денно и нощно торчал Чемоданов, единственное его занятие заключалось в том, что он нажимал на клавишу «eject». Из кассового аппарата с тихим жужжанием и звоном выезжал пустой лоток без признаков купюр и мелочи. Тимоха скорбно смотрел на пустующие сусеки и задвигал лоток обратно. Вот и сейчас Чемоданов в который раз убедился в бесперспективности малого бизнеса в нашей стране и собственной неполноценности. К Тимофею подкралась беременная Кобылкина и плюхнулась ему на колени.
— Дорогой, у меня для тебя две новости: одна плохая, другая хорошая. С какой начать?
— Начни с плохой.
— Я потратила все деньги из последней выручки на шмотки мне и малышу. Мы же пока не знаем, какого пола будет младенец, поэтому я накупила вещей для мальчика и для девочки.
— Какая же тогда хорошая новость? — вздохнул Чемоданов.
— Тимон, я люблю тебя даже нищего.
— Нужно было приданное квартирой брать, — ещё горше вздохнул Тимофей, — Кандауров, змеина, убыточный магазин сбагрил и рад стараться.
— Почему убыточный?
— Потому что с прибыльным бизнесом он бы в жизни не расстался.
— Почему?
— По кочену.
Лера прошлась коготками по мужниной лысеющей макушке.
— Тимон, ты должен быть благодарен мне по гроб жизни. До того, как я вышла за тебя замуж, ты был лузером и задротом.
— Я благодарен, — безучастно кивнул Чемоданов.
— Не слышу!
— Спасибо тебе, Лера! — с чувством завопил Тимофей на весь магазин, — что ты осветила собой, как солнцем, мою никчемную жизнь!
Гулкое помещение ответило недоверчивым эхом.
— То-то. Признайся, Тимон, ты сох по мне, когда работал в холдинге.
— Было дело, сох.
— А что теперь произошло?
— Весь высох.
Лера почесала мужа за ухом, словно домашнего кота. Удивительно, но Тимофей не замурлыкал, а зашипел. Кобылкина не обратила на это внимания и продолжила, допекать супруга.
— А вот скажи мне, почему у Кандаурова деньги всегда есть, а у тебя их никогда нет?
— Деньги к деньгам.
— Почему? — округлила глаза Лера.
— Не знаю, поговорка такая. Последний покупатель был у нас три недели назад. Ещё месяц такой ударной, коммерческой деятельности, и можно смело сворачивать бизнес.
— Почему?
— Потому что мы разорены! — рассвирепел Чемоданов.
— Почему?
— Ты меня до белого каления доведёшь своим «почему»?! — заголосил Тимофей, — хотя бы потому, что ты всю последнюю выручку промотала на шмотки себе и будущему младенцу неизвестного пока пола!