и мягко повторил свое требование, обещая оставить виновных в живых. Шляхтичи тоже несколько поостыли и выдали троих зачинщиков. Дмитрий придумал для них довольно необычное наказание. Связанных поляков заперли в одну из Кремлевских башен, в помещение, где весь пол был усеян копьями, косами и другими острыми орудиями; наказанные на корточках просидели целые сутки на узких лавках, стоявших вдоль стен, не смея ни задремать, ни пошевельнуться. Правда, и после этого поляки задевали на московских улицах каждого встречного, чтобы показать, что они никого не боятся.
Дмитрий умел поработать, умел и повеселиться. Время до обеда он обыкновенно посвящал присутствию в сенате и разбору государственных дел; кроме того, дважды в неделю, по средам и субботам, лично принимал челобитные от народа. Обедал царь всегда с музыкой, что было непривычно для русских. После обеда, вместо того, чтобы завалиться по московскому обычаю на два-три часа на боковую, он отправлялся пешком в город, заходил в мастерские, осматривал изделия мастеров, беседовал с ними; мог также запросто остановить первого встречного на улице и завести с ним разговор о его жилье-былье, поинтересоваться его нуждами.
Подобно Петру I, Дмитрий любил женить своих подданных и справлять веселые свадьбы. Так, он сам подобрал невест Василию Шуйскому и Федору Мстиславскому и вместе с матерью присутствовал на свадебных пирах, которые продолжались несколько дней. Не отказывал он и менее знатным людям, которые звали его на свои свадьбы и иные семейные торжества. Вообще Москва никогда прежде не знала такого радостного оживления, какое охватило ее в первые месяцы царствования Дмитрия. Образ жизни и нравы царя передавались его подданным. Свадьбы, новоселья, пиры следовали непрерывной чередой. По городу летали экипажи и сани, обитые и устланные дорогими материями; москвичи почти не снимали праздничных нарядов; на редком обеде не звучала музыка, а после трапезы – не начиналась пляска. В Москве все подешевело: то, что раньше было предметом роскоши, теперь вошло в повседневный обиход. На улицах вновь появились скоморохи, которых больше никто не преследовал; народ с удовольствием смотрел на представляемые ими «действа». В корчмах возобновилась игра в запрещенные ранее «зернь» (карты) и «тавлеи» (шашки); стали устраиваться маскарады, на которых гулящие бабы плясали и пели веселые песни.
Москвичи с интересом ходили за город полюбоваться царской охотой. Дмитрий был завзятый охотник, держал отличных соколов и лучших собак для травли и выслеживания дичи; кроме того, у него были большие английские псы, чтобы ходить на медведей. В отличие от прежних царей, которые «охотились», наблюдая издали за действиями ловчих, Дмитрий принимал личное участие в охотничьем гоне. Наездник он был непревзойденный. Ему случалось обуздывать самых горячих и необъезженных жеребцов: взяв рукою повод, он вставлял ногу в стремя и через мгновение уже сидел в седле, красуясь своей безупречной посадкой. Какой контраст с предыдущими царями, которых окольничие под руки подводили к самой смирной кобыле и ставили под ногу скамеечку! Русские, привыкшие к величавой степенности движений государя, считавшейся неотъемлемым признаком царского сана, все же невольно любовались молодеческой удалью нового царя. Дмитрий не только травил дичь, но и в одиночку ходил на медведя. Однажды под селом Тайнинским для него выпустили в поле пойманного для охоты огромного зверя. Несмотря на возражения бояр, Дмитрий вступил в единоборство с косолапым и убил его.
Наравне с охотой он любил воинские упражнения. Часто устраивая военные маневры и игры, он сам принимал в них участие и никогда не сердился, если в общей свалке его толкали, наносили ему удары или сбивали с ног. Учения обыкновенно представляли собой взятие крепости: Дмитрий с поляками и немецкой гвардией штурмовал укрепления, русские защищали их. Летом для этих целей возводили земляной вал, зимой – снежный городок. Деля войска по национальности, Дмитрий допускал серьезную ошибку, которая однажды чуть было не привела к беде. Как-то зимой близ Вязем по его приказу была сооружена снежная крепость. Царь с поляками и немцами двинулся на штурм (оружием служили снежки), взял ее и пленил «неприятельского» воеводу. Весьма довольный исходом игры, он сказал:
– Вот так я завоюю Азов и возьму в плен крымского хана!
На пиру, устроенном вслед за штурмом прямо в шатре, один боярин, наклонившись к царю, тихо сказал:
– Государь, у немцев снежки были очень тверды, многим нашим фонари под глазами засветили. Князья и бояре рассержены, у каждого из них есть острый нож за поясом: как бы не вышло из этого кровавой пирушки!
Дмитрию пришлось успокаивать своих побитых воевод.
В оружейных мастерских по приказу царя изготовляли пищали, пушки, мортиры. Хорошее оружие приводило Дмитрия в восторг; в Германии для него было заказано богатое рыцарское вооружение. Ему принадлежало некое изобретение, которое летописцы называли «ад» или «адская машина». Скорее всего это была подвижная полевая крепость на колесах. Ее странное название объясняется тем, что русских чрезвычайно поразили демоны и чудовища, изображенные на ее стенах. Этого было достаточно, чтобы приписать Дмитрию занятия чернокнижием.
Утверждали, что как почти всякий прирожденный воин, царь был неравнодушен к женскому полу. Впрочем, в сообщениях современников, повествующих о его сластолюбии, трудно отделить правду от вымысла и далеко не «простодушной» клеветы. Так, говорили, что Михаил Молчанов, один из убийц Федора Годунова, за деньги доставлял в царскую баню девиц, которыми после Дмитрия пользовались Басманов и другие любимцы; один автор пишет о 30 девушках, забеременевших после посещения царской бани. Подобная осведомленность весьма сомнительна; эти сведения исходят от голландского купца Исаака Массы, непонятно каким образом проникнувшего в эту акушерскую тайну. Во всяком случае, ни в Польше, ни позже, во время похода и сидения в Путивле за Дмитрием не замечалось склонности к разврату.
Гораздо большую тень на Дмитрия бросает слух о том, что он взял себе в наложницы несчастную Ксению, дочь Бориса. По московским понятиям Ксения была девушкой редкой красоты: среднего роста, полнотела, румяна и кругла лицом, с черными глазами и длинными косами, которые свивались по плечам в трубы; «тело ее было словно из сливок», – говорит восторженный летописец, – «а брови ее сходились». Обладая прекрасным голосом, она приятно пела и, подобно брату, получила хорошее образование. Руководствуясь своими внешнеполитическими видами, Борис подыскивал ей иноземного жениха королевской крови. Сначала его выбор остановился на шведском принце Густаве, сыне короля Эрика, изгнанном из своей страны. Густав был чрезвычайно образованным человеком, разговаривал на русском, итальянском, немецком и французском языках и обладал недурными познаниями в химии, заслужив имя второго Парацельса. Годунов пригласил его в Россию, пообещав ему, как когда-то Грозный Магнусу, ливонское королевство; на деле он желал иметь при себя пугало для Сигизмунда III и герцога Карла Зюдерманладского. Брак с