И среди немцев были такие, которые жалели рабочих. Работал в их цеху мастером немец Вилли. Он не раз рабочим приносил куски хлеба. Оглянется по сторонам, если никто не видит из охраны, то незаметно положит на край станка этот хлеб. «Как мы были ему за это благодарны!» – говорит моя собеседница и плачет.
На мой вопрос об освобождении Мария Ермолаевна рассказала следующее: «День нашего освобождения —15 марта 1945 года. Нас обнаружили американские солдаты в пещере, недалеко от подземного завода, где мы в последнее время работали. С ними был поляк. Он по-польски сказал, чтобы мы выходили. Польский язык мы понимали. Наев первую очередь накормили, потому что мы прятались в этой пещере без воды и еды несколько дней. Затем нас снова поселили в наши бараки, а потом почти полгода мы жили в американском лагере, ждали, когда нас заберут русские на Родину. И домой мы приехали только 15 октября 1945 года.
После освобождения мучения наши не закончились. То страдали от немцев, а теперь от своих. В лагерь приезжали какие-то военные с допросами. Мы рассказали о себе, как попали в Германию, сообщили о том полицае из села Старое Хмелевое, который нас направил на эту каторгу. Но домой нас никак не торопились отправлять. А тут еще наши мужчины стали нас обижать. В лагере женщин было четыре тысячи, мужчин – шесть тысяч. И от этих мужчин не было женщинам никакого покоя. Женщин ловили и насиловали. Повезло только тем, у кого был постоянно один мужчина, который считался ее мужем». Мария Ермолаевна после возвращения родила девочку, которая прожила всего два месяца и умерла. Ее отец был узбек по национальности. Марии Ермолаевне его также пришлось назвать своим мужем там, в американском лагере, потому что он защитил ее от насильника. Он приезжал за Марией Ермолаевной после войны, хотел на ней жениться, но ее мать не разрешила, так как он был другой веры.
На мой вопрос, каким было их возвращение на родину, Мария Ермолаевна долго ничего не отвечала, не могла вымолвить ни слова. Ее сын принес лекарство. Мы уже собрались уходить, но она остановила нас и снова стала рассказывать. 14 октября 1945 года прибыли домой. Этот день Мария Ермолаевна запомнила, потому что был праздник – Покров. А через несколько дней приехал их допрашивать человек из НКВД по фамилии Уваров, какого звания – она не помнит. Когда вызвал он Марию Ермолаевну и задал несколько вопросов, на которые она уже раньше отвечала, стал уговаривать ее следить за остальными, прибывшими из Германии, и докладывать ему обо всем подозрительном. Мария Ермолаевна сначала не соглашалась, но Уваров стал ее запугивать, и она согласилась. «Об этом я никому никогда не рассказывала, говорю сейчас в первый раз, – призналась женщина. – Два года я „служила“ ему, докладывала про своих односельчан. Но что можно было о них рассказывать. Я придумывала всякую ерунду. Например, кто когда опоздал на работу. Через два года от меня отстали. Уваров вызвал, дал подписать какие-то бумаги, предупредил, чтобы никому ничего не рассказывала. Вот я всю жизнь и молчала».
Далее Мария Ермолаевна добавила, что трудно им жилось в селе после возвращения из Германии. «В селе сложилось мнение, что, если нами интересуются органы НКВД, значит, мы в чем-то виноваты, и стали про нас сочинять разные небылицы. В каких условиях мы выживали на фашистской каторге, уже никого не трогало. Ведь всем было трудно в войну. И то, что мы, все двадцать семь человек, остались живы и вернулись домой, – это и считалось нашей виной. Никого из села никуда не отпускали, даже на производство. Мы были разуты, раздеты, но из колхоза ни шагу. Даже моего брата-фронтовика Ивана не взяли на работу на завод в Воронеже, где он работал до войны, сказали ему, что у тебя сестра была в Германии. Так он и остался в колхозе нужду влачить вместе со мной. А мы долго еще ощущали на себе косые взгляды.
И лишь благодаря германскому фонду „Память, ответственность и будущее“, отношение к нам изменилось. Даже стали завидовать, что мы получили компенсацию за свой каторжный труд. К сожалению, не все до этого дожили. Многие так и умерли с чувством вины, с обидой на власть, которая поставила на нас клеймо».
Мария Ермолаевна добавила: «Очень страшно быть виноватыми в том, что выжили». И в конце эта женщина сказала: «Нас почему-то называют – дети войны. Это что же получается, что война наша мать? Она для нас – злая мачеха, которая исковеркала всю нашу жизнь».
Встречи и проводы
«Не по течению, а в пучине волн…»
Алексей Побожьев
Лицей с. Ельники, Мордовия,
научный руководитель Е.В. Никишова
Михаил Захарович Сальников (1880–1958) и его дети
Мой прапрадед Михаил Захарович Сальников родился в 1880 году. В начале XX века он женился на девушке из богатой семьи – Надежде Маркеловой. Так как Михаил был единственным сыном в семье своего отца, молодые стали жить в родительском доме. В семье Михаила и Надежды родилось семеро детей: Иван, мой прадед (1903 г. р.), Ефросинья (1904 г. р.), Николай (1908 г. р.), Прасковья (1909 г. р.), Григорий (1913 г. р.), Ксения (1915 г. р.), Павел (1916 г. р.).
Вскоре Надежда тяжело заболела и через год, в 1917-м, умерла. Михаил остался один с детьми, старшему из которых было всего 14 лет. Михаил не сдался под ударами судьбы. С помощью подрастающих сыновей и отца, жившего с ними, он занялся лесным промыслом.
Выкупал делянку липовых деревьев, весной во время сокодвижения снимал полубину (кору) слип, которую замачивал в болотах до осени. Поздней осенью снимал с полубин мочала и продавал ельниковцам для тканья мочальных полотен, из которых шили кули. Кулерогожный промысел был единственным источником дохода в большинстве семей. Кроме того, Михаил Захарович возил липовую древесину в Краснослободск, где продавал бондарям. Липовые бочки делали для хранения меда.
Хозяйство Сальниковых было крепким. Имелись лошадь и корова. На шестерых мужчин в семье приходился хороший надел земли, который давал неплохие урожаи. Кроме того, отец Михаила Захар (мой прапрапрадед) имел пасеку, которая тоже была источником дохода.
По воспоминаниям его правнучки, Анастасии Алексеевны Трушиной, Захар Сальников был одним из первых, кто начал разводить в Ельниках фруктовые деревья. Вокруг своей пасеки он посадил яблоневый сад1.
Хозяйство Сальниковых крепло и развивалось, но в 1929 году в Ельниках стали образовываться колхозы. Не видя перспективы дальнейшей жизни в Ельниках, Михаил забрал сыновей и ушел в Москву. Столица встретила Сальниковых неприветливо, на улицах было много бездомных, безработных, работу найти не удалось.
Михаил принял решение переехать в Нижний Новгород, где начиналось строительство автозавода. Он устроился работать перевозчиком на Оку, перевозил на лодке рабочих на автозавод. В это время дом в Ельниках отобрали. В нем поселился председатель колхоза Ледяев. Но когда Ледяев уехал из Ельников, Михаил вернулся домой. Пристроил к дому тесовые сени, сарай и устроился работать в сельский совет конюхом, но колхозная жизнь так и не пришлась ему по душе. Он вновь отправился в Нижний, теперь уже навсегда.
А в дом, принадлежавший Сальниковым, заселилась семья Горшенина, работавшего в райкоме партии. Вскоре от неосторожного обращения с керосиновой лампой в доме произошел пожар, внутри все сгорело. Остались кирпичные стены. И только в 1942 году старшая дочь Михаила Ефросинья с дочерью Анастасией отремонтировали дом и стали в нем жить.
Возвратившись в Нижний Новгород, Михаил Сальников устроился работать кочегаром в больницу на Мызе, построил себе домик и прожил в нем остаток своей жизни.
Сыновья Михаила Захаровича Николай и Григорий вместе с отцом переехали в Нижний, да так и осели там. Обзавелись семьями. Оба всю жизнь честно проработали на автозаводе. В Нижнем Новгороде до сих пор живут их дети и внуки.
Но сельские активисты не прощали братьям Сальниковым, что они не вступили в колхоз. Анастасия Алексеевна Трушина рассказала такой случай.
В 1932 году в Ельниках была свадьба Прасковьи, дочери Михаила Захаровича. Она выходила замужза Ефима Юкаева. На свадьбу сестры приехал из Нижнего Новгорода брат Григорий. Об этом узнали местные власти. В самый разгар веселья появились милиционеры, и послышался чей-то испуганный голос: «За Гришкой пришли!» Один из родственников не растерялся и пустился в пляс. Он был крупного телосложения и прикрыл собой Григория. В суматохе его незаметно вывели из дома и спрятали на гумне. Ночью он ушел в Ташино, откуда уехал в Нижний Новгород.
Размышляя над этим рассказом, я удивляюсь, почему власть так «разбрасывалась» трудолюбивыми людьми, которые до коллективизации занимали не последнее место в селе? Ведь они и дальше могли бы трудиться и жить на родной земле. Многие же покорно вступили в колхоз и получали свои «палочки» на трудодни. Власть их не трогала. Я думаю, мои предки были не только трудолюбивыми, но и самостоятельными. Они хотели сами свободно вести свое хозяйство, чтобы их семьи жили в достатке. В них сидел какой-то дух противоречия, который не позволял им жить «под общую гребенку». Они жили так, как им велели их убеждения. Как раз это и не приветствовала новая власть.