Читать интересную книгу Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века - Ирина Щербакова

Мои односельчане ехали валить лес, осушать болота, добывать торф. Вот это производство! На работу ехали добровольно, привлекал хоть какой-то заработок. Да и вербовщики обещали людям золотые горы. Куда же уехала Мария Ивановна Симонова? Валить лес в районе города Калинина. Еще двадцать шесть девушек из села Мастюгино завербовались вместе с Марией Ивановной ехать в Калинин корчевать лес. Буквально за несколько дней в районном центре им выдали паспорта. В группе девушек были и четырнадцатилетние, которые приписали себе по два года, чтобы получить паспорт. Ведь точных сведений о возрасте в то время нигде не было, архивы во время войны сгорели. И люди в нашем селе сами себе устанавливали возраст. Многие хитрили. Как рассказала Мария Ивановна, одни, чтобы получить паспорт и уехать на производство, списывали себе годы, а другие, чтобы быть помоложе, наоборот отписывали годы. Когда наступило время оформлять себе пенсию по старости, те, кто приписал годы, стали пенсионерами раньше, а кто отписал, то есть омолодился, перерабатывали по несколько лишних лет. Многие догадались пересмотреть свой возраст в суде. Они установили точный год своего рождения и право на получение пенсии. Мария Ивановна никаких манипуляций с возрастом не производила, так как ей к тому времени уже исполнилось шестнадцать лет.

Итак, девушки подписали договор на восемь месяцев, получили паспорта и поехали на «производство». Условия жизни были такие: жили в бараках, которые топили сами, когда возвращались с работы. Пока натопишь, весь промерзнешь до костей, потому что одежда была мокрая. Ведь лес валили по пояс в воде и в грязи. Ели в основном соленую кильку и хлеб, пили чай без сахара. А если питаться лучше, то на одежду и обувь ничего не оставалось. Потому что за день начисляли им по 90 копеек. «Подойдешь, бывало, к дереву и молишься, чтобы корни на поверхности земли стелились, а не уходили вглубь. Иначе, после удара топором, вся грязь летит в лицо, в глаза, в рот. Наешься этой грязи за целый день…» – рассказывает Мария Ивановна.

Я, конечно, ее не перебивала, но мне очень хотелось узнать: удалось ли ей заработать деньги и выбраться ей «из нужды»? И я задала вопрос: «И сколько же вы денег заработали?» Мария Ивановна заплакала: «Еще бы немного и заработала бы я смерть, а так – судимость». Вот какой неожиданный поворот получила эта история.

Я смотрела на эту женщину и думала: что же она такого могла совершить, чтобы попасть под суд? Ведь она в то время была старше меня всего на один год.

Мария Ивановна заметила удивление на моем лице, перестала плакать и продолжила свой рассказ: «Ведь я оттуда самовольно уехала. Заболела: по ночам не спала, ничего не ела, слабела каждый день. Не один раз обращалась в больницу. Без конца находилась на больничном. Аза него, кажется, мне ничего и не начисляли. Врач сказала, что мне не по климату здесь, надо уезжать домой». Мария Ивановна пошла к бригадиру, рассказала все, а он и слушать об отъезде не хочет. Сказал: «Подписывала договор – выполняй!» Не отпустил. А документов у нее никаких не было. Паспорта забрали сразу, как только приехали туда. Возвратить обещали только по истечении срока договора. А как без паспорта поедешь? Подруга уезжала домой после операции аппендицита и посоветовала Марии Ивановне обратиться к паспортистке. Мария Ивановна так и сделала.

Пошла, рассказала все о своем тяжелом положении, пожаловалась, что и дома ее ничего хорошего не ждет. Там же нищета и голод. Но, может, хоть болеть не будет. И добрая женщина пожалела ее, выдала ей паспорт.

Мария Ивановна возвратилась домой. И, правда, стала лучше спать, появился аппетит, немного поправилась. И все это благодаря старшей сестре, которая свой последний кусок хлеба отдавала больной. Через четыре месяца возвратились ее подруги домой. Привезли «багаж», кто по одному платку за восемь месяцев себе справил, кто еще и по юбке сумел купить. Вот и все.

«У подруг – радость, а у нас беда: нагрянула к нам милиция. Повели меня в сельский совет на допрос: почему я самовольно покинула работу», – продолжает рассказывать женщина. Милиционер допросил Марию Ивановну, все записал и сказал, что теперь ее будут судить. Надо ждать вызова в суд. Недели две она жила в тревоге, в ожидании чего-то страшного. Думала, наверное, в тюрьму посадят. Вот и получилось как в поговорке: из огня да в полымя. Она теперь думала, что лучше было бы умереть ей там, на работе, чем быть заключенной.

И вот пришла повестка: суд назначен был на 6 декабря. В райцентр в Коротояк нужно было идти за много километров. Решила Мария Ивановна выйти на день раньше, чтобы не опоздать, а то тюрьмы точно не миновать. Вышла из дома рано утром. Зимний день короткий. Отошла немного от села. Темно, хоть глаз выколи. И Мария Ивановна заплакала: «Нету меня родной мамушки, некому меня проводить, иду я одна-одинешенька на съедение волкам».

То ли показались ей в темноте настоящие волки, то ли она имела в виду людей, которые не по-человечески отнеслись к ней. Но плачь не плачь, а идти надо. Только к вечеру добралась до Коротояка. В пути была часов двенадцать. Переночевала у знакомых, а утром пошла на суд.

На всю жизнь Мария Ивановна запомнила имя судьи – Мария Ивановна Масюта. Допросили ее в суде. Она снова объяснила, почему самовольно покинула работу, даже рецепты показала, по каким лекарства себе покупала, и суд удалился на совещание. Мария Ивановна ждала решение суда и думала, что эти минуты не переживет. Так и сидела, молясь про себя и прося у Бога защиты, очень тюрьмы боялась. Не меньше боялась принудительной работы, о которой в селе говорили, что за такое «преступление» могут отправить на принудительную работу. А как не бояться, когда обувь разваливается, рукавиц нет, одежонка слабая, а мороз на улице под тридцать градусов. С замиранием сердца слушала решение суда: присудить четыре месяца исправительных работ в своем колхозе с вычетом двадцати пяти процентов трудодней в пользу государства. Это была радость! Работать дома! Там-то не пропаду! Пусть хоть все трудодни забирают государству! Судимую Марию Ивановну решением колхозного собрания послали на работу, куда добровольно никто из колхозников не шел, – доить коров. И решение суда стало ее судьбой. Так и осталась с тех пор она работать дояркой. Проработала на ферме больше сорока лет и оттуда вышла на пенсию.

«Еду в Германию я погибать»

Читаю в школьном музее выписку из акта о злодеяниях, учиненных немецкими захватчиками и их сообщниками по селам Коротоякского района Воронежской области по Мастюгинскому сельскому совету: 15 октября 1942 года были угнаны на каторжную работу в Германию жители села Мастюгино, всего 2 7 человек. Вижу знакомые фамилии: Трухачева, Ерина, Кудрявцева, Попкова… Обращаю внимание на возраст – от 16 лет до 21 года. Нахожу в списке Марию Ивановну Кудрявцеву. Эта бабушка жила на нашей улице, умерла в 2007 году. Я хорошо помню, как мы ее приглашали в школу на классный час, и запомнила некоторые подробности ее жизни, а теперь нашла записи ее воспоминаний в нашем музее о ее работе в Германии в годы Великой Отечественной войны.

Прочитав в школьном музее воспоминания Марии Ивановны, поговорив с ее родными, я решила написать о том, как выжила моя землячка в трудные военные и послевоенные годы.

Вместе с жителями села Мастюгино она попала в эвакуацию в Курскую область. Их семья оказалась в селе Старое Хмелевое. А когда немцы стали угонять молодежь на работу в Германию, то местный староста – житель этого села – заменил своих односельчан на чужих, эвакуированных. Так двадцать семь человек, в основном девушек, попали на работу в Германию. Сначала прошли так называемую комиссию, которая состояла в том, что по одному человеку заводили в кабинет и, ничего не проверяя, говорили, годен или нет. Затем всех посадили в товарные вагоны и повезли. В пути были очень долго. Поезд часто стоял на запасных путях. Никого никуда не выпускали, поэтому в вагонах стоял ужасный запах, и казалось, что этой дороге не будет конца. Они ехали в неизвестность, боялись, что больше никогда на родину не вернутся, не увидят свою семью. Один из парней в вагоне запел песню, которую подхватили и все остальные:

Вагон шатается, вагон качается,

Ко мне спускается тревожный сон.

Страна любимая все удаляется.

Везет в Германию нас эшелон.

Прощайте, улицы родного города,

Прощайте, родные отец и мать.

Еду в Германию, еду на каторгу,

В страну далекую я погибать.

Привезли их в Германию в город Порц-Урбах под Кельном. Работали на заводе «Аэросталь». Мария Ивановна обслуживала два фрезерных станка. Поселили в бараки, выдали деревянную обувь. И вот в этих деревяшках рабочим нужно было ходить от барака до завода два раза в день по 5 километров, да еще и стоять у станка по двенадцать часов, а иногда и больше. Кормили очень плохо: утром давали кипяток и кусочек хлеба, днем – суп из брюквы, вечером снова кипяток с кусочком хлеба. У всех были личные номера, как у узников концлагерей, напечатанные на бумажке – документе, который мои земляки называли паспортом. На груди у всех был пришит ромбик из ткани голубого цвета с белыми полосками. На этой тряпочке были написаны какие-то буквы. Мария Ивановна в своих воспоминаниях не объяснила, что это были за буквы. Учитель истории Ольга Яковлевна Нефедова рассказала, что советские рабочие в Германии носили знак, на котором стояли три немецкие буквы OST, которые обозначали, что эти рабочие пригнаны с востока. Также она сказала, что не зря немцы такими буквами метили советских граждан. В рабочих лагерях к ним было самое жестокое отношение, самые тяжелые условия труда и жизни.

Родственники Марии Ивановны показали мне фотографии, снятые в фашистской Германии. На этих фотографиях я вижу Марию Ивановну в окружении ее подруг. Читаю подписи. Подруга Дуся Трухачева пишет: «Дарю я свою карточку своей любимой подруге Кудрявцевой Марусе во время тяжелого пережитка в Германии, г. Кельн, 1943 г.». Следующее фото сделано 12 июня 1944 года. На нем подпись: «Для долгой доброй памяти от Трухачева Антона Петровича своей тете Марусе. Помни, Маруся, пережиток в Германии в 1942–1944 гг.»