Меня поразило, что в лагере не было ни одной травинки. Оказывается, голодные заключенные съедали траву, как только она вырастала. В еду добавляли лекарства, делающие парней импотентами, а у девушек эти лекарства вызывали потерю ежемесячного цикла.
Иностранные пленные иногда запевали в своем бараке песню, а мы свою. Выходило очень интересно. В лагере были свои кодексы чести. Мы ненавидели доносчиков, устраивали „темную“.
Иногда шутили из последних сил: „Даем фрицам уголек, стань им в горле поперек!“
Медицинскую помощь оказывали только в крайнем случае. Однажды, очищая лаз от породы, я потеряла сознание. Когда у меня начал ось горловое кровотечение, то все, что мне дали, – холодную воду. Когда я натерла ногу деревянной колодкой, то мне не дали бинта. Я оборачивала ногу бумагой от цементного мешка. Когда началось нагноение, мне вскрыли ногу, делали соскоб с кости, чтобы понять: не поражена ли она туберкулезом. После операции я скручивала бинты и тампоны, так как никто даром меня не собирался кормить».
Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Нас привезли в город Бельштез. Это было большое здание, в прошлом, вероятно, кинотеатр, в котором было четыре двери. Лагерь назывался „Моортвите“. Здание не отапливалось, в нем было очень холодно.
Кроме куртки, нам выдали еще синие платья. В зимнее время вместо колодок мы носили тяжелые, не по своему размеру солдатские ботинки. На груди – отличительный знак „Ост“. Иногда нам выдавали чужую одежду вместо нашей износившейся. Охватывало не только чувство брезгливости, но и ужас, когда в кармане находили записку с именем владельца. Тогда мы поняли, что этого человека нет в живых и, возможно, с него сняли эту одежду перед расстрелом или газовой камерой. Два раза в день нам давали эрзац-хлеб (бурак и опилки) по 200 г, два раза в день похлебку из брюквы или шпината.
Французские военнопленные иногда бросали нам шоколадки и куски туалетного мыла, которые они получали из посылок Красного Креста.
Для больных и травмированных создавались так называемые кранк-лагеря. Мы страшно боялись попасть туда, так как там люди просто умирали без всякой помощи. Однажды, когда я затемпературила, мне дали просто полежать на ящике для хозяйственного инвентаря, лекарств никаких не давали».
После поражения немецких войск под Сталинградом уже не приходилось так «разбрасываться» рабами. В пищу стали добавлять 5 0 г маргарина и наказывать не так часто, как прежде. Но опять же, эти небольшие изменения произошли не оттого, что нацисты стали гуманнее, а потому, что, потеряв ряд территорий, они уже не могли вывозить в Германию столько рабочей силы, сколько прежде.
Наказания для «остов»
Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Для наказания применяли резиновые дубинки или отсидку в сыром подвале, после которого начинался полиартрит. Если был болен или опаздывал к раздаче баланды, то в наказание давали мутную жижу, обзывали лодырем или „швейнгундом“ („свинячьей собакой“).
Дубинки немцев сделали меня калекой с поврежденным позвоночником. После побоев двое суток не давали еду, а затем отправляли работать на „Шлам“: это была большая четырехугольная чаша, которую надо было засыпать угольной пылью и залить водой. Потом эту мокрую, тяжелую смесь вручную лопатами перегружали в вагонетки и перегоняли в цех для изготовления угольных брикетов».
Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Удар сапогом в нижнюю часть тела вообще не считался наказанием. Три дня могли продержать в изоляторе: пить давали, а еды никакой. Заставляли брать в руки по кирпичу и приседать до изнеможения».
Освобождение
Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова, за побеги попавшая в концлагерь: «Нас освобождали англичане. Помню, как заключенные радовались: бросались навстречу освободителям через проволоку, падали на колени перед ними, целовали им руки.
Четырнадцать дней перед освобождением мы не получали пищи и воды. Люди гибли тысячами. От жажды нас спас дождь. Голодные заключенные ели кору, прошлогоднюю траву, желуди, от этой еды многие умерли. Мы были так истощены, что сотрудники Красного Креста не могли определить наш пол, и поэтому спрашивали: „Мужчина? Женщина?“ В моей графе написали: „Русская, приблизительно такого-то возраста. Мышечного и подкожного жирового слоя нет. Рост 169 см. Вес 38 кг».
Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Меня и других „остов“ освобождали русские. Мы плакали, а солдаты нас обнимали: „Ничего, сестрички, теперь заживем! “ Это был самый счастливый день в моей жизни, потому что кончилась неволя.
За три дня до освобождения наши надзиратели бежали, и мы голодали трое суток. Когда пришли наши, то мы набросились на принесенную нам еду. Помню, как они нас уговорили: „Не все сразу ешь, а то живот заболит“. Хоть мы и были голодны, но не истощены до крайней степени. После недели в лазарете я приступила к работе в советском госпитале».
Возвращение на родину
Советских граждан, в том числе и наших земляков, освобождали от немецкой каторги американские, английские и советские войска. Часть «остов», возвращаясь на родину, прошла через фильтрационные лагеря НКВД. Многие были высланы на спецпоселения и в так называемые трудлагеря и трудбатальоны. Им пришлось валить лес, строить дороги, восстанавливать шахты.
Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Когда наш лагерь был освобожден, я познакомилась в больнице с представителем международной организации ЮНРРА3. Вместе с ней я поехала в Лондон. До 1948 года я работала сестрой в детском доме. Мне выдали удостоверение на право проживания в Англии и в Лондоне. Я могла там остаться, но сильная тоска по родине не давала мне покоя, и я приняла решение вернуться в СССР. После возвращения проходила фильтрацию.
Из фильтрационного лагеря меня забрали в НКВД. Восемь дней не прекращались допросы и каждый день меня заставляли заново писать свою автобиографию. При этом работники НКВД заявляли: „Мы не верим ни одному вашему слову“'. Они довели меня до истерики: „Немцы издевались над нами, это понятно, они были нам враги. А почему вы, русские, издеваетесь над русской?“
После возвращения я сдала в местное отделение милиции английское удостоверение, справку из последнего госпиталя Международного Красного Креста, удостоверение сестры-воспитательницы детского дома ЮНРРА. Вместо этого мне выдали временное удостоверение на три месяца. Я устроилась на работу бухгалтером в контору, через месяц меня уволили без объяснений, на другой работе произошла такая же история».
Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Отработав в советском госпитале города Бюцова, я вернулась в эшелоне с мобилизованными и освобожденными на Родину. Конечно, никто нас не встречал цветами, как солдат. Мы возвращались и не знали, как к нам отнесутся: как к жертвам или как к предателям. Родина встретила нас голодом, разрухой. Моя мать, увидев у меня иностранные вещи, каждый день твердила: „Давай их продадим, хоть наедимся вволю“. Ели отговорила ее, так как могли посадить за спекуляцию иностранными вещами. Паспорт мне восстановили по свидетельству о рождении, которое мать чудом сохранила. Мне разрешили восстановиться на третьем курсе медицинского техникума Таганрога. Закончив его, я работала медсестрой в селе Родионово Неклиновского района, затем фельдшером в селах Федоровка и Носово. После этого тридцать лет проработала на скорой помощи Таганрога. Никогда меня не упрекали по поводу моего пребывания в Германии. Вышла замуж. Родила дочь. Есть внучка и двое правнуков. Более сорока лет отдала медицинской работе.
Поддерживаю связи с другими „остами“. Из пятнадцати человек в живых осталось только двое».
Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Вышла замуж. Родила сына. Есть внук. Закончила заочно Таганрогский педагогический институт, факультет иностранных языков. Работала воспитателем, медсестрой в детском доме. Воспоминания о немецкой каторге мучают меня по сей день. Но еще тяжелее было ощущать недоверие соотечественников. На нас еще смотрят с опаской: „Она была в Германии, а не по своей ли воле она туда поехала? “»
Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «На месте лагеря для „остов“ в Германии теперь школа. Открыта мемориальная доска о том, что здесь был лагерь. Каждый год дети из этой школы присылают мне поздравления на Рождество. Открыт музей. С одной стороны, приятно, что нас не забывают, что ведут поисковую работу. Но я думаю, что это более важно для них, чем для нас. Для того чтобы больше такого в истории Германии не было. А в России нас хоть и реабилитировали, но не приглашают на праздники 9 Мая, зовут только ветеранов».
Две женщины с такими похожими и такими разными судьбами на вопрос «Как вы воспоминаете Германию?» ответили одинаково: «В Германии осталась наша молодость!»
Представим себе людей, которые ждут встречи с Родиной, плачут сначала от счастья, а потом от недоверия тех, кто их проверял и перепроверял. Все в нашем государстве надо доказывать: что ты герой Брестской крепости, как это делали Гаврилов и журналист С. Смирнов; что ты герой-панфиловец, чудом оставшийся в живых, как Иван Добробабин, прошедший через сталинские лагеря; что ты не по своей воле был отправлен в Германию, как «ост».