Вагон шатается, вагон качается,
Ко мне спускается тревожный сон.
Страна любимая все удаляется.
Везет в Германию нас эшелон.
Прощайте, улицы родного города,
Прощайте, родные отец и мать.
Еду в Германию, еду на каторгу,
В страну далекую я погибать.
Привезли их в Германию в город Порц-Урбах под Кельном. Работали на заводе «Аэросталь». Мария Ивановна обслуживала два фрезерных станка. Поселили в бараки, выдали деревянную обувь. И вот в этих деревяшках рабочим нужно было ходить от барака до завода два раза в день по 5 километров, да еще и стоять у станка по двенадцать часов, а иногда и больше. Кормили очень плохо: утром давали кипяток и кусочек хлеба, днем – суп из брюквы, вечером снова кипяток с кусочком хлеба. У всех были личные номера, как у узников концлагерей, напечатанные на бумажке – документе, который мои земляки называли паспортом. На груди у всех был пришит ромбик из ткани голубого цвета с белыми полосками. На этой тряпочке были написаны какие-то буквы. Мария Ивановна в своих воспоминаниях не объяснила, что это были за буквы. Учитель истории Ольга Яковлевна Нефедова рассказала, что советские рабочие в Германии носили знак, на котором стояли три немецкие буквы OST, которые обозначали, что эти рабочие пригнаны с востока. Также она сказала, что не зря немцы такими буквами метили советских граждан. В рабочих лагерях к ним было самое жестокое отношение, самые тяжелые условия труда и жизни.
Родственники Марии Ивановны показали мне фотографии, снятые в фашистской Германии. На этих фотографиях я вижу Марию Ивановну в окружении ее подруг. Читаю подписи. Подруга Дуся Трухачева пишет: «Дарю я свою карточку своей любимой подруге Кудрявцевой Марусе во время тяжелого пережитка в Германии, г. Кельн, 1943 г.». Следующее фото сделано 12 июня 1944 года. На нем подпись: «Для долгой доброй памяти от Трухачева Антона Петровича своей тете Марусе. Помни, Маруся, пережиток в Германии в 1942–1944 гг.»
О том, что им многое пришлось пережить, читаю дальше в воспоминаниях. Речь идет об их освобождении. Весной 1945 года их освободили войска союзников, и они попали в американский лагерь. Американцы всех накормили, давали даже тушенку.
В этом лагере находилось 10 тысяч человек, все они были из Советского Союза. Здесь Мария Ивановна познакомилась с парнем, которого назвала своим мужем. Это был Владимир Кислый из Ростовской области. Так поступали многие девушки, иначе в лагере приходилось трудно: наши русские мужчины не давали проходу женщинам. Приходилось даже жаловаться американским солдатам. Они по несколько раз за ночь приходили в казармы, следили за порядком, но справиться с этим безобразием не могли. Не трогали только ту девушку, которая называлась чьей-то женой. Вот так и некоторые наши девушки вернулись домой беременными. Так было и с Марией Ивановной. После возвращения домой в ноябре 1945 года у Марии Ивановны родился сын, которого она также назвала Владимиром, дала ему свою фамилию – Владимир Владимирович Кудрявцев.
Рассказ о жизни этой женщины будет неполным, если не написать о том, каким тяжелым и опасным был путь домой. Летом 1945-го всех их стали отправлять домой. На одной из станций в Польше поезд остановился. Все вышли из вагонов. Разрешили немного прогуляться. И Мария Ивановна отстала от поезда, подбежала, а поезд уже тронулся. Она успела зацепиться руками за последний вагон. Поезд ехал, она висела, ухватившись мертвой хваткой за какие-то рычаги. Что придавало ей сил не сорваться? Как Мария Ивановна говорила: «Думала только, как бы не отстать от своих, не остаться снова на чужой земле, возвратиться домой». Руки застыли. Таким вот способом она доехала до следующей станции. Когда ее увидели, хотели снять, то руки невозможно было разжать. После этого Мария Ивановна несколько дней не могла разговаривать, все подумали, что она стала немой.
Когда пересекли границу Советского Союза, поезд остановился. Все прыгали из вагонов, падали на родную землю, целовали ее, ели, кричали, плакали. Но вскоре радостное настроение у людей было испорчено. Их стали допрашивать люди из НКВД. Вопросы задавали таким тоном, будто заранее считали их в чем-то виноватыми. Как было обидно и больно! Спрашивали о том, откуда их угоняли в Германию, когда, где работали, с кем жили там. Самое неприятное было то, что спрашивали не только о себе, но и о других, кто был вместе с ними. Наверное, проверяли: правду ли говорят все о себе или что-то скрывают.
Это подозрительное отношение к себе почувствовали на родине все бывшие невольники, жители моего села. Но на этом допросы не закончились. По приезде домой снова вызывали в сельский совет, задавали по несколько раз одни и те же вопросы. Многие женщины не выдерживали, выходили с допроса в слезах. Никто не понимал, в чем их хотят обвинить. Одна женщина, Лукерья Петровна Башкатова, смелее всех была, не выдержала этих нелепых вопросов, на которые уже отвечала не один раз, закричала на работника НКВД: «А ты где был, когда нас немцы гнали из дома да грузили, как скотину, в вагоны? Почему нас не защитил? Драпал, аж пятки сверкали! Почему допустил, что нас, шестнадцати-семнадцатилетних, на каторгу отправили?» Немного утих начальник после ее слов. Наверное, правду сказала Лукерья Петровна. Но долгое время после войны их, девушек, побывавших в Германии, считали людьми «второго сорта». Многих не взяли замуж. А кого и взяли, то мужья им достались, по словам Марии Ивановны, «с браком, за кого в селе никто не шел».
Жить Марии Ивановне вместе с Владимиром Кислым не пришлось, потому что по возвращении домой, после многих проверок Владимира призвали на семь лет служить в армию. Мария Ивановна жила у его матери в Ростове, ждала мужа, но письма от него стали приходить все реже и реже. А потом он написал, что нашел себе другую женщину и к Марии Ивановне больше не вернется. Она с сыном уехала на родину в село Мастюгино.
Война – злая мачеха
В нашем селе осталась в живых только одна жительница, которая была угнана фашистами в Германию в 1942 году. Это Мария Ермолаевна Лашина (Подставкина), 1923 года рождения. Я решила записать ее воспоминания. В начале нашей беседы я попросила, чтобы Мария Ермолаевна послушала мой рассказ о Марии Ивановне Кудрявцевой и добавила что-нибудь свое. Она внимательно меня выслушала и сказала, что все правильно я написала. «Может быть, в наших воспоминаниях будут неточности – ведь мы-то были неграмотные и мал о чего понимали, даже плохо запомнили названия городов, где работали». Помнит Мария Ермолаевна, что у каждого был номер. Она и сейчас, в таком почтенном возрасте, называет его по-немецки – «таузенд фюнф унд фюнфциг» (1055). Помнит и некоторые номера своих подруг: у Лукерьи Петровны Башкатовой– 1005, у Анастасии Сергеевны Трухачевой—1666, у Натальи Ивановны Кудрявцевой —1930. Мне пришлось спросить Марию Ермолаевну: «А вы не в одном Порц-Урбахе работали?» Мария Ермолаевна ответила, что вместе с заводом «Аэросталь» их перебрасывали в Польшу. Затем снова повезли в Германию, в город Кенигсвинтер. А в 1945 году даже пришлось работать под землей, потому что участились авианалеты и обстрелы. Из бараков рабочих приводили в лес, они спускались под землю, где на много километров под землей было установлено оборудование, и они там работали. В это время они уже понимали, что войне скоро должен быть конец. А до этого ничего не знали о своей стране, о родных и близких. Тоска по родине, по родным и близким – это было самым невыносимым, особенно в первый год. Уже ни о чем не могли думать, только о еде. Вспоминает Мария Ермолаевна и о том, что никуда им не разрешалось выходить из-за ограждения, только иногда выпускали в поле, на окраину Порц-Урбаха. Если поблизости не было немцев, то забегали на поле, быстро срывали колоски пшеницы и запихивали в рот, жевали вместе с шелухой, лишь бы хоть что-нибудь проглотить. Заходили в сад, просили у немецких «фрау» яблок и груш, но им не давали, говорили, что все для фронта.
Что помнит Мария Ермолаевна о пребывании в Польше? «Когда работали на территории Польши, то и появилась надежда на освобождение», – ответила она.
В Польше им разрешались прогулки по городу. И вот Мария Ермолаевна и несколько девушек из нашего села шли по улице польского города (они всегда и везде старались быть вместе). К ним подошел мужчина и сказал, чтобы они бежали к мосту, там их ждут партизаны. Сломя голову они помчались в ту сторону, куда показал мужчина. И правда, под мостом стояло несколько вооруженных автоматами человек. Они дали девушкам хлеба и сказали, чтобы советские рабочие, когда будут выходить в город, приходили под мост. Здесь всегда будет лежать хлеб. Когда вернулись в бараки, девушки рассказали своим о хлебе. И действительно, польские партизаны подкармливали их хлебом. Если кто-то выходил в город, то возвращался всегда с хлебом. При помощи польских партизан им удалось послать письмо своим родным – одно-единственное за три года каторги. И это письмо пришло в село. Адресовано оно было на сельский совет. Родные узнали о них, что они живы. И, вообще, многие рассказывали о помощи иностранцев нашим советским людям там, на фашистской каторге.