Доезжаю до дома бабушки Гели чисто на автомате. Этаж, кажется, был второй. Я начинаю подниматься, но в середине пути замираю, свесив голову на грудь. Затем присаживаюсь на ступени и смотрю себе под ноги. Сколько, интересно, папа влиял на мою карьеру? Всю жизнь? Серьезно? Смотрел на то, как я стараюсь, жилу рву? И знал, что это зря. В грудной клетке так сильно ноет, и это так непривычно, что я даже не знаю, что с этим делать.
Заставляю себя подняться и дотащиться до нужной квартиры. Вдавливаю кнопку звонка, потому что помню, что, вроде как, иначе она не работает.
Дверь распахивается, и на пороге стоит Геля. Вижу ее участливые глаза, приоткрытые в изумлении губы, выбившуюся светлую прядь. Горло пережимает, и я молчу. Не могу улыбнуться или хотя бы поздороваться. Мне так тяжело морально, что даже сдвинуться с места я не могу.
Хорошо, что Ангелина делает это за меня. Шагает навстречу и обхватывает меня тонкими руками за талию. Я как-то резко ломаюсь и обмякаю, утыкаясь носом ей в макушку. Вот я и дома.
Глава 59
— Ванечка, здравствуй! — говорит Стефаня, и я отпускаю Гелю.
Киваю ей и стараюсь хоть немного приподнять уголки губ. Говорю:
— Здравствуйте. Чудесно выглядите! Извините, что так ворвался.
— Не говори глупости. Раздевайся и проходи.
— Стефаня, — я откашливаюсь и рассеянно веду взглядом по ее прихожей, — мне правда очень неловко.
Она фыркает и разворачивается, взметнув подолом черного кимоно. Говорит через плечо:
— В шестнадцать лет не бывает неловко. Разувайся.
Я смотрю на Гелю, и она мне улыбается. Светло, ободряюще. Потом приподнимается на носочки, кладет ладони мне на грудь и тянется губами. Я хмыкаю и поднимаю подбородок. Из-за разницы в росте до губ она не дотягивается. Но мой прикол поддерживает, обхватывает мою шею ладонями и виснет, заставляя меня наклониться.
Наконец целует и говорит:
— Пойдем, Громов, кажется, тебе нужно выдохнуть.
Она хватает меня за запястье и тянет за собой. Я подчиняюсь и иду за ней на кухню, где она подводит меня к раковине:
— Мой руки прям тут. Я тебя пока одного оставлять не планирую.
— Жидкостью для мытья посуды?
— Ну, раз оно посуду отмывает, то и тебя отмыть сможет.
Геля включает воду и подмигивает. Старается выглядеть веселой, но волнение во взгляде слишком хорошо заметно.
Когда сажусь за стол, моя тарелка уже полна разнообразной домашней едой, а в хрустальном бокале рядом что-то красное. Заметив мой взгляд, Стефаня поясняет:
— У соседки внучка вино делает. Очень достойное! Не сивуха.
Шумно выдохнув, я смеюсь, запрокидывая голову. Эта старушка — ну просто комикс. Я таких в своей жизни больше не знаю, честное слово.
— А что ты хохочешь? Если уж поить детей вином, то только натуральным.
— Стефа, ты хулиганка, знаешь? — смеясь, замечает Геля.
— Только по версии твоего отца. Давай, Ваня, кушай, не сиди порожняком.
Снова разразившись смехом, который наконец перестает быть нервным, я слушаюсь и принимаюсь за еду. Пирог ложится в желудок приятной тяжестью, а домашнее вино растекается теплом по венам. Стефаня снова говорит об астрологии, а мы с Гелей только рады. Подкидываем ей вопросы, переплетаем пальцы под столом, обмениваемся взглядами. В ее глазах тревога, в моих, боюсь, какое-то смутное страдание. Но каждый такой контакт меня лечит. Я уже чувствую себя человеком, а не поломанной игрушкой.
— Ой, — говорит Стефаня через какое-то время, как худшая актриса в мире, — я тут вспомнила, что у меня сериал по телеку начинается. Вы тут сидите, а я пойду полежу.
— Ба, — начинает Геля, но осекается, когда бабушка медленно оборачивается к ней, будто услышала какое-то ужасное оскорбление.
Стефаня разводит руки в стороны и говорит:
— Сделаю вид, что не заметила. Сидите. Потом позовите, я уберусь. Сами не трогайте, я люблю наводить порядок.
Она встает и уходит, прихватив свой вейп.
Пару минут сижу, глядя только в тарелку. Я давно уже наелся, но все равно заталкиваю в рот кусок мяса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вань?
— М?
Геля кладет руку мне на плечо, скользит выше, зарываясь в волосы. Машинально я склоняю голову, чтобы ей было удобнее, и жмурюсь. Она мягко массирует мне голову и делает это так ловко, что я почти готов мурчать.
— Котенок, — бормочу с улыбкой.
— Да, мой хороший?
Ее ответ немного выбивает меня. Никогда не слышал ласковых обращений от Ангелины. Я и свое придумал сначала, исходя из шутки. Но мое тело реагирует быстрее головы. Внутри приятно теплеет, а кончики пальцев покалывает. К н и г о е д . н е т
Я открываю глаза, подаюсь к ней и целую в губы. Они мягкие, чуть влажные, идеальные. Своим языком я касаюсь ее языка, и вздрагиваю от остроты ощущений. Но Геля упирается ладонью мне в грудь и говорит:
— Вань. Подожди, пожалуйста.
Я моргаю и отворачиваюсь. Она права, что тормозит. Просто мне хотелось заглушить душевную боль, переключившись на что-то физическое.
— Я могу спросить, что случилось?
Я пожимаю плечами:
— Ничего особенного.
Смотрю в сторону, но понимаю, что Геля не сводит с меня глаз. Мы молчим. Заговорить почему-то очень сложно, я не привык, чтобы девушки так интересовались моей жизнью. Отношения с Гелей вообще во многом для меня непривычны, но тем не менее я здесь? Я ведь хотел видеть именно ее?
И, пересилив себя, я говорю:
— Если коротко, то у меня нет будущего в футболе, потому что отец об этом позаботился.
— М-м-м, — тянет она, шаря взглядом по моему лицу, — что это значит?
Я вожу указательным пальцем по своему бокалу:
— Так тупо об этом говорить. Но ни один приличный клуб меня не возьмет, это прямая цитата.
— У него правда есть столько влияния?
— Выходит, что есть.
Геля, положив руку мне на плечо, гладит большим пальцем по шее. Говорит:
— Что мы можем сделать?
— Не знаю. Мне кажется, что ничего
Я вздыхаю и хмурюсь, глядя куда-то в сторону. Давлю в себе вспышку гнева. Пересиливая себя, рассказываю Геле все, что произошло. Она слушает внимательно. и постоянно меня касается, будто старается показать, что она рядом. Закончив, я откашливаюсь и говорю:
— Ну, вот. Как-то так.
Какое-то время мы сидим молча. Геля гладит меня успокаивающе, как будто я какой-то взбесившийся зверь. Но, если бы моя шерсть и встала дыбом на загривке, от этих движений она бы точно уже улеглась.
— Вань.
— А?
— Ты уже думал, где будешь ночевать?
— Если честно, нет. Просто ушел. Что-нибудь придумаю, напишу парням. Просто хотел увидеть тебя. Не знаю. Казалось, что это может меня успокоить.
— Успокоило?
— Конечно.
По тому, как звук телевизора становится громче, мы понимаем, что Стефаня выходит из комнаты. Она метет черным кимоно по полу и отставляет руку в вейпом в сторону. На ходу выдыхает ароматный дым. Повадки у нее, конечно, королевские.
На кухне она демонстративно медленно берет кружку, наливает в нее воду. И говорит, прислонившись к кухонному шкафу:
— Поздно уже, да, ребятки?
Я, с упавшим сердцем, обреченно киваю. Сейчас действительно придется писать парням. У Зуя и Бавы лояльные родители, скорее всего, они не будут против, если я у них переночую. Но там меня будут искать в первую очередь. Не хочется подставляться. Кого из них я могу уговорить не рассказывать моим родителям о том, что я у них? Скорее всего, мне нужно просить Зуя.
И тут вдруг Стефаня говорит:
— Может быть, Ванечка, останешься здесь?
Подавившись собственной слюной, я закашливаюсь:
— Что?
— Переночуешь? — она затягивается и выпускает дым в сторону.
— Мне очень неудобно.
— К этому я уже привыкла. Ужинать тебе тоже было неудобно. Итак?
— Стефань, — говорит Геля, — ну у тебя и напор, конечно…
Я фыркаю:
— Как у бульдога?
Суббота, едва срезавшись со мной взглядом, тихо смеется. Мы оба прекрасно помним, как я всю жизнь ее называл.