— Геля, релакс. Кто такой Виктор Евгенич, я прекрасно помню, просто офигела от этой информации. Нальешь воды?
Арина садится за стол, пока я наполняю ее стакан. Ставлю перед ней и сажусь напротив, как нашкодивший щенок. Посмотреть на подругу боюсь. Мне так стыдно! Не представляю, как смогу искупить свою вину.
— Ну я и накосячила вчера, — проговаривает Арина глухо.
— В смысле?
— А в каком это может быть смысле?
Я двигаю к ней стакан с водой и наконец смотрю подруге в глаза. Там действительно нет ни капли обвинения, только собственное раскаяние.
— Арин, это же я притащила тебя на эту тупую вечеринку. И коктейль, который ты выпила, он ведь был мой…Мы уже не знаем, был ли твой нормальным. Но этот Илья вел себя так, будто хотел опоить именно меня. Понимаешь?
— Знаешь, что я понимаю? — она прерывается, чтобы попить, и продолжает, вытирая подбородок, — Что мы с тобой две дуры, вот и все. Никто не виноват. Или сразу все. Вот и все, выбирай, что тебе больше нравится.
Она улыбается, потом указывает на свой телефон на столе:
— Я надеюсь, ты догадалась?..
— Да, маме написала.
— Умничка. Я плохо помню вчерашний вечер, мне нужно что-то знать?
Замираю, глядя на подругу. Ну вот как ей сказать? Онеметь навсегда было бы проще. Подношу ко рту указательный палец и обкусываю кожу, пока судорожно придумываю ответ.
Арина же почему-то улыбается еще шире.
Говорит:
— Серьезно? Все было настолько плохо?
— С чего ты взяла?
— Гель, я не дура, и я тебя много лет знаю. Что я сделала?
— Ты, — я глубоко вдыхаю, — ты приставала к Бо.
— Капец.
— Арин, это ничего страшного!
— Капец.
— Ну ты чуть потрогала его под футболкой, как-то так ластилась, что ли.
— Капец.
И, понимая, что она все равно об этом узнает, я добиваю:
— И он завязал тебе рукава толстовки, чтобы спеленать руки.
Аринка роняет лицо в ладони, а у меня сердце разбивается. Понимаю, что ей сильно больно и очень стыдно.
Проговариваю быстро:
— Арин, это ничего страшного. Все все поняли, это вообще не твоя вина. Ты бы видела, как Бо на меня орал, вообще офигела бы. Что я дура и тебя не уберегла. А потом он всю ночь около тебя в кресле просидел. Арин, ну пожалуйста, посмотри на меня.
Она поднимает голову, и я натыкаюсь на отчаянный болезненный взгляд.
Продолжаю говорить, потому что больше мне ничего не остается, и она все равно должна это узнать:
— Адам Григорьевич сказал, что мы можем подать заявление в полицию. Что будет неприятно и, скорее всего, без всякого результата. Но такая возможность есть. И что этого…этого Илью надо наказать. Что ты думаешь?
Арина усмехается. Берет свой телефон, бездумно открывает какие-то приложения. Потом говорит:
— Гель, я не так много рассказываю, но ты знаешь мою семью. Если я подам заявление, мне жизни не будет, понимаешь? Я даже школу эту не закончу, потому что это ужасный позор.
Конец фразы она говорит с такой горечью, что мне дурно становится. Но я и правда ее понимаю. Тем не менее говорю через силу:
— Я хочу, чтобы ты понимала. Если не будет последствий, он сделает так еще раз. И для другой девочки история может закончиться куда хуже.
Абрикосова всхлипывает. Потом медленно качает головой:
— Не могу. Я правда не могу.
Я вздыхаю, беру ее за руку, крепко сжимаю и говорю:
— Хорошо. Главное, чтобы ты восстановилась и морально в том числе. Твои ни о чем не узнают, я обещаю.
Она кивает куда-то в стол. И мне больно от того, как обреченно она это делает. Огонек злости, тлевший во мне до этого, вдруг разгорается, опаляя грудную клетку.
Я поднимаю руку, глажу Арину по голове и говорю:
— Мы его все равно накажем.
Она, конечно, хмыкает, потому что это звучит наивно, и потому что она не верит мне. Но я-то знаю, что это не просто слова, нужно только немного времени, и подумать.
Глава 55
Мы еще какое-то время разговариваем с Ариной на кухне. Про Акостина я ей не рассказываю, кажется, и так слишком много информации для одного утра. Когда подруга окончательно приходит в себя и уходит умываться, я иду будить Бо. Есть такое ощущение, что Аринка собирается сбежать из этой квартиры, а я прекрасно представляю, насколько Богдан может быть недоволен, что я отпустила ее одну.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Присев около него, глажу по голове и говорю тихо:
— Бо…Братик, просыпайся. Арина уже встала, она домой собирается, давай ее проводим?
Он открывает глаза, смотрит на меня непонимающе. Морщится и растирает шею. Я мягко повторяю:
— Абрикосова сейчас убежит. Поднимайся, Бо.
Захожу за спинку кресла, аккуратно массирую ему шею и плечи. В качестве завершения треплю по волосам и иду в спальню.
Ваня встречает меня проснувшимся и бодрым. Он уже убрал плед и поправил покрывало с подушками так, что теперь даже я не верю, что мы тут спали. Громов улыбается и кивает на кота:
— Видела бы ты его морду, когда он понял, что ты ушла, а рядом лежу только я.
— Мне кажется, ты к нему несправедлив.
— Однажды он нассал мне в кроссовки.
Рассмеявшись, я поднимаю вверх ладони:
— Тогда вопросов нет. Покормим его?
— Конечно. Хоть он и не заслужил.
— Не ворчи, он теперь мой друг.
Громов говорит:
— Котенок и кот подружились, ничего удивительного.
И, на ходу погладив меня по запястью, направляется на кухню. Альберт резво соскакивает с постели и семенит за ним. Я качаю головой — голод сбил с этого животного всю спесь. Стараясь не вслушиваться в то, как в коридоре спорят о чем-то Бо и Арина, я проветриваю комнаты и убираю немногочисленные следы нашего пребывания.
Пройдясь по квартире, остаюсь довольна. Кажется, все действительно в порядке. Когда возвращаюсь, подруга и брат уже стоят на пороге обутые. Она с красными щеками и скрещенными на груди руками, а он с упрямо поджатыми губами.
Бо целует меня в лоб и говорит:
— Провожу Арину. Встретимся дома?
— Да, конечно.
Затем он смотрит на Ваню, протягивает ему руку:
— Пока, Гром. Жду ее дома максимум через полчаса.
Ваня хмыкает и молча пожимает его ладонь.
— Бо, не разгоняйся, пожалуйста. Для комендантского часа и временных рамок у нас папа есть.
— Да? А мне что можно делать?
— Можно быть мне братом, — я улыбаюсь и тянусь за своими кроссами, — не переживай, мы тоже сейчас пойдем.
Пока я обуваюсь, ребята уже уходят. Я даже не успеваю толком попрощаться с Абрикосовой. Но я совсем не против, пусть побудут вдвоем, может быть, они смогут поговорить в более спокойном тоне. Теперь я уверена, что между ними что-то есть, какая-то искра, энергия, взаимное притяжение. Но по какой-то причине они сейчас как те полюса магнита, что отталкивают друг друга.
— Вань, а ты закрывал?.. — обернувшись, спрашиваю я.
Но договорить не успеваю. Он налетает на меня, как какое-то внезапное природное явление. Сильный ливень, смерч, лесной пожар. Или гром. Что-то такое — мощное, разрушительное, но очень естественное. Он прижимает меня к двери своим телом, обхватив за лицо двумя руками. Целует напористо, но все же трепетно. Одной рукой скользит на талию и сжимает пальцы, так что кожа горит даже через платье. Я плавлюсь, принимаю эту внезапную ласку с готовностью и большим удовольствием. Вот она, та честность, которой я ждала. Теперь я точно знаю, как он ко мне относится.
Когда Ваня отстраняется, у меня вырывается короткий выдох и жалобный вдох. Я открываю глаза и смотрю на него, даже не пытаясь навести фокус.
Он подмигивает и улыбается мне:
— Захотелось похулиганить. Да, я закрыл окна. Идем?
Сглотнув, киваю и выхожу в коридор, едва не запнувшись о порог. Ноги ватные, а на лице глупая улыбка. У меня самый классный парень в мире.
В ближайшем супермаркете мы покупаем по сендвичу, просим разогреть и едим по пути домой. Такси не вызываем и на автобус не садимся, сегодня такое теплое весеннее утро, хочется просто прогуляться. Держимся за руки, много смеемся, флиртуем. Обсуждаем футбол, конечно.