— Мы же почти у берега! — прокричал я, едва шевеля распухшими губами, и оглянулся. Сейчас, когда мы снова были на волне, прямо по курсу можно было различить светлую полоску песка. О высадке на берег в такую погоду мы как-то не подумали.
Мой спутники тоже распознали этот грохот. Пашка вскочил с места:
— Земля, капитан! Земля!
— Чему радуешься, Колумб хренов?! — взревел Предводитель. — Убьемся… Табань!
Плюхнувшись на скамейку, Пашка схватился за весла и замахал ими, как стрекоза крыльями. Нас несло на песчаный берег со скоростью курьерского поезда. Парус давно уже сорвало ветром, шлюпка была полна воды, а все наши усилия лишь на минуту отсрочили столкновение. Оседланная нами волна неслась все быстрее, гребень ее запенился барашками и стал закругляться, падая на берег.
— Вправо, Игорь! — вскричал я. — Рули в трубу!!!
Когда-то мы вместе смотрели по телевизору соревнования по серфингу, и Игорь понял меня с полуслова. Прежде чем остальные успели все понять, он направил шлюпку туда, где гребень волны, загибаясь, сливался с ее основанием, образуя «трубу». В грохоте и тряске мы понеслись вдоль волны, в узком туннеле, тут же смыкавшемся у нас за спиной. Невероятный маневр удался — мы теряли скорость!
— Держитесь! — крикнул Хозяин, и шлюпку сотряс удар — волна обрушилась на берег.
Шпангоуты с треском лопнули, и в воздух взлетели обломки весел. Лодка развалилась пополам, и это тоже в какой-то мере смягчило удар. Веревки выдержали, но скамейки, к которым мы привязались, разлетелись в щепки, и волна, отступая, потащила назад в море всех, кроме Командора с его сейфом. Рот мой был набит песком. Кашляя, отплевываясь и увязая в песке по колено, я пополз к берегу. Дважды волны пытались утащить нас, и лишь метров через двести я наконец ощутил под руками траву. Конечности мои подломились, я без сил повалился на землю и закрыл глаза.
Лежали мы долго. Мало-помалу буря пошла на убыль, и вскоре все начали приходить в себя.
Первым из чувств вернулось осязание, и почти сразу же пришла боль. Осторожно ощупав себя, я с удивлением обнаружил, что все кости целы. Кряхтя и охая, я с трудом сел, но тут же взвыл и повалился на бок — кое-что я себе все-таки отбил… Повернулся на живот и огляделся.
Я находился на обширной травяной лужайке, отлого спускавшейся к берегу моря и незаметно переходившей в песчаный пляж. Было темно и пасмурно — прилив еще только набирал силу, и широкая песчаная полоса тянулась метров на двести. У самой кромки воды, полузасыпанные песком, торчали какие-то деревяшки. В море неподалеку от берега высились массивные, причудливой формы каменные утесы — лишь счастливый случай позволил нам избежать столкновения с ними. Океан был ровным и спокойным, и если бы не боль от ушибов и ссадин, можно было бы подумать, что все это мне приснилось… Неужели мы пролежали тут всю ночь? Рядом на траве лежали мои спутники. Поспешно пересчитав их, я успокоился — нас по-прежнему было шестеро, и, похоже, все были живы. Витя, Коля, Паша и Олег скорее всего были без сознания. Игорь же спал, подложив под голову опутанный веревками несгораемый шкафчик. С трудом поднявшись на четвереньки, я проковылял к воде, зачерпнул воды в башмак и привел всех в чувство.
Разноголосые ахи, охи и стоны наполнили тишину воскресного утра. Расшиблись мы знатно — даже падение с пятого этажа не принесло бы таких результатов. Каждый что-нибудь себе растянул или отбил, и почти у всех были в кровь изодраны ладони и колени. Пашка через силу сгибал и разгибал конечности и ругался на нескольких языках.
— Черт побери!!! — кряхтел он, потирая ушибленные бока. — Теперь я знаю, что чувствует жевательная резинка!
Под глазом его набух синяк, а бритую макушку украшали многочисленные шишки. Кривясь от боли, он снял с шеи платок-бандану и повязал его на голову.
Немного придя в себя, мы двинулись к морю — посмотреть, нельзя ли чего спасти из нашего имущества.
Все наше оружие пошло ко дну. От шлюпки остались только торчащие ребра шпангоутов и обломки обшивки, да и те не унесло в море лишь из-за якоря, который мы везли с собою.
— Видите? — просиял Паша, — я был прав: он нам все-таки пригодился!
Крепко привязанные мешки с сушеной рыбой тоже уцелели, а когда их извлекли из воды, внизу обнаружился наш старенький котелок. Не считая сейфа, это было все, чем мы теперь располагали.
У Игоря было такое выражение лица, словно его ограбили.
— Видно, судьба у нас такая — всякий раз приплывать в Австралию голышом… — грустно сказал он, потирая небритый подбородок. — Ну что ж, ничего не поделаешь. Главное — сейф спасли. С ним не пропадем.
Карта Предводителя была цела. Высушив ее на солнце, мы столпились вокруг.
— Определенно, мы на материке, — заметил Игорь, — только вот куда нас вышвырнуло? — он повернулся к нам. — Какие будут предложения?
— Какие, какие… — буркнул Паша. — Идти, конечно!
— Куда?
— Куда глаза глядят.
Мы переглянулись — как нелепо ни выглядел этот диалог, ничего другого нам не оставалось.
— Ну что ж, — вздохнул Игорь. — Пойдем в глубь материка. Иного пути у нас нет.
— Нет бога, кроме Кру-Кру… — послышался из кустов чей-то сонный голос, и на лужайку выбрался взъерошенный Капитан Флинт.
— Живой! — обрадовался Витя.
— Ага, живой… — проворчал Хозяин. — К сожалению.
Все складывалось не так уж плохо — мы были живы, обеспечены на первое время продуктами и спасли все деньги и драгоценности. Хорошенько отдохнув, мы выстирали в ручье свою одежду и под вечер, перекусив вяленой рыбой, двинулись в путь.
На пустынном побережье песок медленно поглощал бренные останки нашей шлюпки. Дольше всего держался якорь, но, когда я оглянулся в третий раз, исчез и он. Теперь уже ничего не связывало нас с морем. Я поправил мешок за спиной и ускорил шаги, догоняя друзей.
Глава 5
Ранним утром в Лисморе. Великолепная шестерка. Искусство пугать ювелиров. Похищение колокольчика. В гостинице. Пашкины приобретения.Ранним утром на улицах австралийского города Лисмора появилась необычного вида процессия. Прохожие с любопытством косились на шестерых изможденных людей в потрепанной одежде и старались держаться от них подальше, а многие и вовсе переходили на другую сторону улицы. Некоторое время определенный интерес к ним проявлял полисмен, шедший следом два квартала, но шестеро прохожих были трезвыми, не дебоширили и к прохожим не приставали, и вскоре представитель порядка вернулся к своим заботам, решив, видимо, что местная община хиппи устроила демонстрацию против гонки вооружений.
Возглавлял шествие дородный субъект, одетый в нечто бесформенное, напоминающее плащ, у которого оторвали воротник и оба рукава. Из многочисленных прорех торчали грязные клочья батистовой рубашки. Спутанная грива рыжих волос ниспадала на шею и плечи, на подбородке топорщилась такая же рыжая недельная щетина. Его короткие, некогда бархатные штаны протерлись и залоснились. Левая нога была обута в кожаный сапог без каблука, правая была босая. Предводитель отряда сгибался под тяжестью маленького, но, по-видимому, увесистого железного ящика. Покрытый облупившейся краской, тот был обмотан пеньковым тросом и приторочен у незнакомца за спиной на манер рюкзака.
Следом за ним, с преувеличенно веселым видом вышагивал обнаженный по пояс молодой человек, вся одежда которого состояла из широченных, некогда голубых, а теперь — неопределенного серого цвета шаровар и турецких туфель без задников, шлепавших по асфальту, словно ласты. Голова его была на пиратский манер обвязана веселеньким красным платком с черепушками, что в сочетании с длинными торчащими усами придавало ему вид заправского Бармалея. Туалет его завершал полосатый нитяной носок, который молодой джентльмен, в зависимости от настроения, надевал по утрам то на правую, то на левую ногу.
Следуя законам арифметической прогрессии, на третьем участнике должно было быть еще меньше одежды. Именно так и было — смуглый и загорелый парень с серьгой в ухе предпочитал простоту — кроме трусов, на нем не было ничего. Если бы кто-нибудь спросил его о причинах такого минимализма, он объяснил бы, что его костюм разлетелся по соломинкам во время шторма, оставив лишь воспоминания в виде этих цветастых гавайских трусов и вышеупомянутой серьги.
Далее прогрессия стала возрастать — на четвертом в этой компании человеке — верзиле под два метра ростом — вновь были надеты брюки, отороченные по швам бахромой. Впрочем, из-за многочисленных прорех казалось, что брюк как таковых нет вообще, а есть одна лишь бахрома, зато в большом количестве. На ногах его красовались индейские мокасины, а в волосы было вплетено петушиное перо, позаимствованное на ближайшей птицеферме. Этот рослый малый нес вещевой мешок, пропахший вяленой рыбой, а на плече его восседал галчонок.