Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

лет назад нас с тобой, меня и тебя, проглотил большой кит, – продолжила она. – А твой папа остался снаружи.

Гриша замолчал и уставился на нее опухшими глазами.

– Кит мог бы нас переварить, но не справился. У нас появилась возможность сбежать, вернуться. Он тебя ждет, Гриша. Ты хочешь к папе?

Мальчик коротко, но уверенно кивнул.

– Тогда ты должен мне помочь. За нами гонятся злые людоеды. Они не хотят, чтобы мы выбрались из кита. Один из них только что подходил к нам. Другие бегут за поездом. Этот, что с нами, – хилый. Мы с тобой вдвоем одолеем. Но ты должен заколдовать дорогу, чтобы остальные от нас отстали.

– Но как я это сделаю, мам? – прошептал завороженный Гриша.

Шурочка вытащила из сумки огрызок каранда– ша и «Правду», которую купила в Семипалатин– ске. Нашла три чистых, незапечатанных уголка и осторожно оторвала их. Первый положила перед Гришей.

– В любой трудной ситуации делай то, что умеешь лучше всего. Рисуй, Гриша! Нарисуй камень.

Мальчик взялся за дело. Когда рисунок был готов, Шурочка помогла сложить из него самолетик. Открыла окно.

– Теперь отпусти свою работу. Камень упадет на землю и обратится в гору. Это остановит их.

Счастливый Гриша пустил по ветру самолет и совсем уже сухими глазами проследил за его извилистым полетом.

– Молодец, сынок! Часть людоедов отстала. Но другие еще бегут. Теперь нарисуй зеркало.

Когда и эта работа была готова, Шурочка с Гришей запустили новый самолетик. Зеркало обратилось в озеро. Людоедов осталось всего трое. И тогда Гриша нарисовал расческу – удивительно похожую на тот огрызок, что Шурочка нашла в доме Аристарха и что служил им все пять лет.

Они бросили в окно расческу, и та превратилась в густой лес. Злодеи отстали. Шурочка обняла Гришу, он положил голову ей на колени. Им обоим по-прежнему было страшно ехать в неизвестность. Но с каждым километром они все больше думали о новой жизни и меньше о старой.

* * *

Шурочка вдыхала полной грудью прохладный, цивилизованный воздух Третьяковской галереи, и вместе с ним в ее легкие входили жизнь, сила, счастье. Григорий Павлович сидел рядом на музейной скамейке перед двумя врубелевскими «Демонами». Гриша, утомленный дорогой, знакомством с отцом и впечатлениями от большого города, задремал у нее на коленях, поэтому в гулкой тишине величественного зала они говорили шепотом.

Шурочка до последнего не верила, что Григорий Павлович встретит их на вокзале. Но он пришел – все такой же стройный. Даже не поседел. Только сбрил усы, и лицо его теперь выглядело опухшим. Шурочка сперва подумала, он напился чаю на ночь – должен же быть у них в Москве нормальный чай – и проснулся, может, недавно. Но во время неловких объятий учуяла запах коньяка.

Перед сыном Григорий Павлович сел на корточки и долго, удивленно его рассматривал. Гриша смущался этого экзамена и все пытался показать отцу рисунки, которые сделал для него в поезде. Шурочка считала, Григорий Павлович мог бы более восторженно отозваться о подарках от сына. Но в целом лучшего их знакомства она и представить не могла, потому промолчала.

Первым делом они отправились в апартаменты Григория Павловича. Точнее, комнату в бывшей квартире его отца, которую ему великодушно оставили после уплотнения. Поставили вещи, привели себя в порядок, перекусили, а потом Шурочка заявила, что изголодалась по культуре. Они отправились в Третьяковку.

– Калерия умерла через год после вашего отъезда. Это я ее убил, – прошептал Григорий Павлович.

Шурочка вздрогнула, но не двинулась с места, чтобы не разбудить Гришу.

– Петроград закрыли в девятнадцатом году – ни уехать, ни приехать. Перестал поступать сальварсан. Его и раньше возили с перебоями… Она была такой смелой! Из тех людей, что живут во всю мощь и сгорают быстро. Настоящая Новая женщина, пример для многих. Благодаря ей Россия стала одной из первых стран, где женщины смогли голосовать. Хорошо, что она не видит, что голосовать теперь не за кого… Время было такое, я потерял контроль – ненадолго, но этого хватило. Ты знаешь, как я любил Калерию? Но я ее заразил, и я же не смог достать для нее лекарства. Ее смерть на моей совести, Шурочка.

Шурочка вздохнула, расслабилась. Заправила волосы Грише за ушко.

– Забавно, – усмехнулся Григорий Павлович, глядя на сына. – Все-таки ты ее победила. Она взяла от меня смерть, а ты жизнь.

– Я знаю, что такое жить с виной, – ответила она. – Они были для меня самыми близкими людьми, а я даже не похоронила их достойно. Аристарха просто потеряла. Ну как я могла его потерять? А Тамару Аркадьевну… Ох… Григорий, я должна тебе сказать. Я и перед тобой виновата. Я открыла одному человеку тайну твоей системы. Он театром увлекался. За это нам выправил документы. Я теперь вроде как вдова рабочего, из красных, Гриша – сын рабочего.

Григорий Павлович вытащил прямо при ней из внутреннего кармана пиджака маленькую бутылочку и сделал глоток. Потом второй. Запах распространился на весь зал, а он даже не поморщился. Быстро спрятал спиртное.

– Еще одно подтверждение, что моя методика – настоящий монстр, – спокойно сказал Григорий Павлович. – Она помогла стереть меня же из жизни моего сына. Я на тебя не злюсь, если тебя это хоть сколько-то беспокоит. Если они меня убьют, они убьют только мое тело. Но я продолжу жить – моя идея-монстр продолжит жить через того твоего человека, который увлекался театром.

Он помолчал. Сделал еще глоток.

– Я тебе рассказывал, как меня отец юношей отдал в кадетский корпус? Там было так одиноко. Помню: громадное здание, зима, плохо освещенные коридоры, тяжело и скучно. Учиться не хотелось, лежать на кровати не разрешалось. До сих пор ненавижу запах воска на паркете и вкус котлет с макаронами. Скучно было не только кадетам. Один генерал-майор… Видимо, нравилась ему кадетская форма на мальчиках. А на мне она, как назло, особенно хорошо сидела. Я всегда был хорош собой, и за это судьба жестоко меня наказала. Словом… Плохое было место и плохой человек. До сих пор не хочу это вспоминать. Это продолжалось долго, наверное, год. Я дал себе слово никогда больше не возвращаться в армию. Забавно, ведь именно в кадетском корпусе я пристрастился к театру. Сначала это просто была отдушина, потом она превратилась в страсть. На самом деле своей системой я хотел вас уберечь, закалить. Я думал, если те, кого я люблю, пройдут через контролируемое унижение под моим присмотром, то потом никто уже не сможет их обидеть. Я думал, если вынуть