Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

актера из замороженного состояния амебы и помочь пройти через главную его боль, то он познает себя, он будет чувствовать глубже, он станет играть лучше. Я хотел сказать новое слово в искусстве, и сначала моя методика работала, как я задумал. Но потом она вышла из-под контроля. Я создал эту систему, чтобы она защитила меня и моих близких от насилия, а мое оружие обернулось против меня самого. Прав был Станиславский – я не должен был лезть в чужие души своими ядовитыми руками… Знаешь, я ведь никому еще об этом не рассказывал, Калерия и та не знала про генерал-майора. Ты одна умеешь так глубоко чувствовать и смело смотреть в глаза даже самому неприглядному. Ты одна можешь меня понять.

«Как он это делает? Потерян, сдался, пьет, говорит ужасные вещи. Но при этом я по-прежнему чувствую себя рядом с ним особенной», – подумала Шурочка, рассматривая его ореховые глаза.

– Может, твоя система меня действительно закалила. Может, без нее я бы не пережила всего этого ада, не вырвалась бы из него. А может, сама бы справилась. Как теперь узнаешь? – сказала Шурочка. – Но, Григорий, ты совсем уж, мне кажется, прибедняешься. Ты режиссер театра, который сегодня считают одним из лучших в стране. Едешь на гастроли в Америку! Не этого ли ты всегда хотел?

– Шурочка, милая, театра в России больше нет! Ты думаешь, я режиссер? Я марионетка! Вынужден во всем подчиняться бездарному комиссару. Монстру, которого я сам же и породил. – Григорий Павлович захохотал.

Гриша пошевелился, но не проснулся.

– Сбылся самый страшный кошмар – я теперь раб безумного кукловода, – продолжил он тише. – Типичный представитель русской интеллигенции: она, сама того не желая, породила чудовище, которое ее уничтожило.

– Ты всегда был зазнайкой, но теперь, по-моему, совсем уж много на себя берешь, – перебила его Шурочка. – Григорий, я хочу пройти прослушивание во МХАТ. Ты поможешь о нем договориться?

– Ты что, меня не слушаешь? – разозлился Григорий Павлович. – Куда ты собралась устраиваться? «Чайку» они ставить больше не будут. Они ставят теперь одни балаганы. Ты вообще знаешь, кто наш новый зритель? Пес! Наш зритель – пес, Шурочка! Солдаты, рабочие, простонародье. Приходят по наряду с фабрики или из роты. Ты перед ними собралась душу обнажать? Это только в «Правде» твоей все хорошо пишут. А на деле Станиславского клеймят реакционером, МХАТ называют правым. Им подавай только аттракционы!

Шурочка вздохнула, посмотрела по сторонам.

– Вот ты. – Шурочка показала Григорию Павловичу на картину «Демон поверженный» Михаила Врубеля.

– Да, – выдохнул он.

– А я не такая, – сказала Шурочка. – Вот я.

Она показала на другой шедевр – «Демон сидящий».

– Он такой же, как моя творческая сущность, – сказала она. – Форма мира преображается под воздействием творческого процесса. А знаешь, что это за процесс? Скорбное созерцание. Если у тебя что-то там не получилось, что-то разрушилось, это не значит, что нужно взять и сдаться. Твоя душевная боль и есть строительный материал для творчества. Творчество – это река боли. Ты ныряешь в нее и плывешь туда, где больнее всего – именно там и находится сокровище. Поднимаешь его и тащишь на поверхность. Вот и еще один кирпичик в твоей роли, или в твоей методике, или картине, или книге. Без боли нет развития, а без развития какой в жизни смысл. Испытания и страдания образуют нашу личную уникальность и наши творения. Нужно только не бояться боли и быть честным с самим собой.

– Я не сдался, – сказал Григорий Павлович. – Послезавтра я уезжаю в Америку и беру с собой тебя и нашего сына. У меня уже есть договоренность о работе в Детройте. Буду заниматься тем, что у меня получается лучше всего – рекламой. Ты можешь поехать только в качестве моей жены, и Гришу я должен усыновить. Это риск, они могут догадаться, что я планирую сбежать и там остаться. Но я уже обо всем условился – идем завтра в двенадцать, на Чистых прудах. Теперь это делают в загсах, а не в церквях. Я сломаю свою методику, покажу ей, что я сильнее, чем она.

– Но как я стану там актрисой, в Америке? Ты же знаешь, как плохо у меня еще с гимназии с языками.

– Актрисой вряд ли. Но и мыть унитазы, как многие сейчас дворянские жены, тебе не придется, это уж я обещаю.

«Ах ты, проклятая сволочь, как я тебя ненавижу, – подумала Шурочка. – Так ты меня и не понял, не разгадал. Но что еще должно произойти, чтобы я все-таки тебя разлюбила? Неужели это проклятие мне на всю жизнь? Кто же меня с тобой так крепко связал там наверху? А главное, за что? Ну что еще я должна сделать, чтобы выучить этот урок?»

Она посмотрела на свои старые туфли, и пол поплыл у нее под ногами. Осторожно разбудила Гришу.

– Ладно, – сказала она. – Пойдем.

Глава 13

Под боком у Шурочки посвистывал заложенным носом теплый худенький Гриша. Двумя октавами ниже вторил храпом с пола Григорий Павлович, который уступил им постель. Она лежала с открытыми глазами и злилась на лунный луч за то, что тот так робко подкрался к окну. На новом месте Шурочке не спалось: ныло все тело, хотелось вертеться, чесаться, укрыться по-другому. Но ничего этого она не делала, опасаясь потревожить сына. Еще и стариковский запах комнатки ночью досаждал особенно сильно, добавлял ощущения беспомощности. Григорий Павлович днем жаловался, что папашин лакей почил уже семь лет назад, но дух его оказался неистребим.

Еще неделю назад она была на краю земли. Теперь лежала в кровати, которая находилась в комнате, в квартире, в доме, в самом центре столицы – всего в квартале от МХАТа. Только будущее было все так же неопределенно. Григорий Павлович сказал, что часть труппы не вернется со Станиславским из Европы и что даже бездарь-комиссар это понимает. Значит, в театре освободятся места для новых артистов. Но что, если ее все равно не возьмут? Она целых пять лет не выходила на сцену.

Когда бежали из Петрограда, она и представить себе не могла большего счастья, чем стать законной женой Григория Павловича. Теперь это замужество означало окончательный крест на мечте всей жизни. Или она станет артисткой с сомнительным будущим на родине, или у ее сына будет полная семья, родной отец и обеспеченная жизнь в Америке. Ну почему, почему она опять должна решать? Причем срочно – Григорий Павлович смог назначить роспись только на завтра. Если она безрассудно выберет Россию, безопаснее не