Все компьютеры, которые Служба привезла с собой в Джакарту, массивные и тяжелые — от трех килограммов минимум. Огромные чемоданы из магниевого сплава, с резистивными экранами, поворачивающимися на сто восемьдесят градусов, — вот как выглядит техника спецслужб.
— Кличка, — устало повторяет Николас, сжимая двумя пальцами переносицу под очками. Он не спит уже вторые сутки, и это заметно. — Кличка… Ну посмотрим. Давай искать дальше.
* * *
Им все же удается прилечь на два часа, и просыпается Кирихара со следом от подушки на лице. Тело ноет каждым сантиметром. Он не удерживается: кряхтит, потягиваясь, и бодренький Эйс выдает ему историю о том, каково спать в засаде.
Он много где служил, много где спал в засаде, и Кирихара искренне сочувствует. Ему — идиоту, уверенному, что Кирихаре это интересно, но больше себе.
В том числе потому, что, как оказывается через десять минут, инспектор Арройо будит его не просто так.
— Вам с Эйсом надо съездить в Бантен, — объявляет он.
Он сидит перед одним из компьютеров рядом с Николасом. Бирч опять нет, но Кирихара начинает к этому привыкать. Все-таки она легенда: всесильная, таинственная, и Кирихара скоро перестанет верить, что она существует.
— Цель? — спрашивает Эйс.
Как в кино, как в кино…
Он проверяет пистолет, берет у Арройо ключи от машины, спокойно кивает, принимая от начальства указания, и показывает Кирихаре на дверь. Приказ есть приказ, и Кирихара идет за ним.
Им нужно нанести визит вежливости Сиритату Чантаре по кличке Чопинг — парню, который первым получил на руки от Карла Гринберга оттиски. Бирч и Арройо ни на что, вероятно, не рассчитывают, но пытаются отработать все линии.
Бантен — другой конец города, поэтому им приходится провести в машине почти пятьдесят минут, разъезжая по маленьким улочкам. По радио вещают про кортеж, который доставит некоего Гунтера Перкасу в аэропорт, откуда он на частном самолете отправится со своей невестой в свадебное путешествие.
— Ты неплохо водишь праворульные, — с неохотой замечает Кирихара, косясь на Эйса вполоборота.
Тот отвечает «ничего особенного» тоном:
— Каждый отпуск езжу к тете в Сингапур.
Они никогда тесно не общались в академии, хотя Кирихара при поступлении застал его. Если быть честным, Кирихара ни с кем там особенно не общался.
Глядя на Эйса, Кирихара не мог поверить, что Эйс незначительно старше него. За ним всегда тянулся шлейф шепотков и героических историй. Все были уверены, что еще пара лет — и его позовут работать в Вашингтон, а Кирихара собирался работать исключительно в офисах поддержки.
— А ты, Кирихара, — Эйс хмурится, будто пытаясь что-то припомнить, — ты откуда, из Джорджии?
— Флориды, — бурчит Кирихара. — Майами.
— Ну-у, меньше всего ты похож на парня из Майами, — смеется Эйс. — Я вот из Иллинойса и всегда думал, что в Майами-Бич все загорелые, накачанные и…
— Высокие? — хмыкает Кирихара.
Видя впереди типичную для Джакарты пробку, Эйс сверяется с навигатором и сворачивает в узкий переулок с низко висящим между домами бельем.
— Мои родители переехали в Штаты из-за работы. Они из Брунея. Знаешь, где это? — Смеется. Больше всего Кирихара не любит пустые разговоры, призванные разбавить тишину, но Эйса это не заботит, поэтому он спрашивает: — А у тебя как? У тебя японская фамилия.
— Не имею никакого отношения к Японии, — Кирихара в ответ пожимает плечами.
Эйс прав: фамилия у Кирихары японская, и это все, что его с Японией объединяет. В Америку у него переехал еще прадед.
Эйс продолжает о чем-то болтать, но ровный гул дороги и радио постепенно убаюкивают Кирихару. Он не засыпает — хватит спать в машинах, ей-богу, — но перестает отвечать. Тем более Эйсу, кажется, и не нужен собеседник.
Через некоторое время — примерно десять ужасных индонезийских попсовых песен по радио — они выруливают в университетский район Бантен, где и живет Сиритат Чантара. Не успевает Кирихара удивиться (и позавидовать) тому, что здесь, по сравнению с местом их нынешнего дислоцирования, довольно прилично, как они подъезжают к самому неприличному из всех этих приличных домов.
Ява — самый населенный остров в мире, и это чувствуется. Районы тут низкие, двухэтажные; дома липнут друг к другу. Маленькие улочки, крохотные парковки, щербатые крыши, отсутствие территории на участке — только дом.
Почти перекрыв машиной проезжую часть, они прижимают ее к забору, выходят и направляются к крохотному дому. По последней информации, Чантара перебрался сюда после того, как его квартиру в многоэтажке разнесло трио Картель — Церковь — Боргес и Ко.
Открывает им сам Чантара. Открывает и не глядя что-то болтает на индонезийском, оглядываясь внутрь дома. Потом замечает их, и по его лицу видно, что открыть он должен был кому-то другому.
— А вы кто такие? — хмыкает он, без опаски распахивая дверь и упирая руку в бок. По-английски он говорит откровенно паршиво: Кирихара с трудом угадывает слова.
— Обслуживание номеров, — бурчит он себе под нос, в то время как Эйс спрашивает:
— Ты Сиритат Чантара?
Вместо того чтобы спросить: «Да, а ты кто?», сказать: «Нет, понятия не имею, где он» или «Пошли вон из моего дома», Чантара говорит:
— Угу, кстати, у вас какое-нибудь нормальное курево есть с собой? И зовите меня Чопинг, эй.
Кирихара хмыкает: поведение вполне соответствует заявленным условиям, то есть внешности. Одеваться так, как Сиритат Чантара, и выглядеть так, как Сиритат Чантара, надо или уметь, или хотеть, или полжизни гуглить «как одеваться в стиле лакшери при минимальных затратах». Крашеные и выбритые непонятно каким образом волосы, аляповатые татуировки (Кирихара еще по фотографиям в досье помнит голую девицу с разведенными ногами на лопатке), леопардовый бархатный пиджак (на улице плюс тридцать четыре), шелковая рубашка с мелкой вышивкой, толстая золотая цепь в стиле Снуп Догга на шее — и завершают весь этот модный террористический ансамбль крокодиловые ботинки.
Позади него в доме гремит музыка, в которой Кирихара категорически отказывается узнавать Ариану Гранде.
— Ладно, не стойте на пороге, заваливайтесь!
И они заваливаются.
— Это Пепо, — машет рукой Чопинг на парня, сидящего на матрасе в обнимку с кальяном. Тот в одних трусах смотрит какой-то фильм — на полу стоит огромная плазма, — лежа головой на здоровом плюшевом медведе, как на подушке, и салютует им трубкой. —