Дети*
(Из поэмы «Утешение»)
Какой улов принес домой ты нынче,Угрюмый человек?Служба — труд, — все это только лямка,Старинный долг за детский грех Адама.Но даже конь, когда его в обедОт упряжи тугой освободят,—Играет, скалит зубы,Грызет колоду, фыркает, резвясь,И — вдруг — всей мощной тушейНа воздух вскинется свободно и легко…Какой улов принес домой ты нынче,Усталый человек?
* * *
Сегодня в час досуга Вдоль Сены я бродил… Как ни люблю природу — Застенчиво и нежно, Но в дни иные лучше Смотреть угрюмо в землю, Глаза не подымая. Река и небо — хмуры и темны, Тучи — лохмотья нищего, Вода — магнит самоубийцы, Наглый, мутный рев, Взбесившееся Время, Хаос клубящийся… Не думай, не смотри.
* * *
Но у бревна играли дети с псом.Тряпку грязнуюОни ему бросали…Как радостно кидался он за ней,Хватал и прядал,Гордо к ним летел,—Не знамя ли победыСжимал он в пасти?Как осторожно вновьС мольбой немой во взореТянул из милых лапокОн эту тряпку…И девочка заливисто смеяласьИ так сияла —Огнями шалости, веселья и здоровья,Что псу я позавидовал в тот миг.А мальчик, хмуря бровки,Сжимал собачью шеюИ повторял то ласково, то грозно:«Отдай!»И умный пес ребенку покорился.Потом мы тихо рядомСидели на бревне.Все трое долго на меня косились:«Что надо этому — большому? Он чужой…Зачем он к нам подсел?»Но обошлось… Пес лапой вдруг заскребПо моему плечу, и дети улыбнулись.
* * *
В этот деньДомой вернулся я богаче.
<1931>Фокс*
I
На пне в тени узорнойЯ фоксика стригу,А он стоит покорно,Сгибается в дугу,—То пятится по-рачьи,То томно щурит глаз…В цирюльники собачьиПопал я первый раз.Ты, фокс, оброс, как леший,—Легко ль весь день в боруСкакать в такой бекешеВ июльскую жару?Стригу я как попало —Зигзагом вверх и вниз:Спина собачья сталаКак зубчатый карниз…Шерсть вьется белым пухом,Летит снежком в кусты.Еще клочок над ухомДля полной красоты…Готово. Фоксу любо,Чихнул: «Спасибо, друг!»И рысью, мимо дуба,Удрал к козе на луг.
II
Фокс приклеился носом к руке:«Что читаешь весь день в гамаке?Помоги мне… Опять эта гнусная вещь —Клещ!»Я поставил собаку на ларь,Выдираю из уха проклятую тварьИ давлю на пороге — вот так:Крак!
Фокс мой сморщил резиновый нос,—Операцию он, как герой, перенес…Но без словПонял кроткий упрек я собачьих зрачков:«Ах, хозяин, ищи не ищи,—Через час снова будут клещи…»
Я опять в гамаке.Фокс сидит на моем каблуке,—Вдруг нацелился, щелкнул зубами, и вотГордо лапы поставил ко мне на живот:«Ты клеща откопал в моем ухе,—Я тебя избавляю от мухи!..»
III
Чуть на закате взял мандолу —Мой фокс завыл и скрылся в лес…Не хочешь слушать баркаролу?Ты не собака, ты балбес!
Немузыкальная скотина!Моей божественной игреВнимает солнце, лес, долинаИ даже козы на горе…
Но мой сосед, мальчишка Савва,Насмешник, плут и егоза,Толкнув меня плечом лукаво,Прищурил синие глаза.
«Ну как же ты не понимаешь,—Твой фоксик выкинул дебошНе потому, что ты играешь,А потому, что ты поешь…»
<1932>ПАРИЖСКИЕ БУДНИ*
Хмель*
Каштаны все сочней развертывают лапы.Вдали все голубей сереющая мгла.Стою столбом без шляпыУ людного угла.А воробьи на зелени газона,Дурея от весны, топорщатся-пищат.Глотай волну озонаИ думай с ветром в лад…В кафе у стойки жадно смотришь в стекла,Прильнув к прохладному пивному янтарю.За стойкой нос, как пламенная свекла…Благодарю!Так хорошо с газетою под мышкой,Качаясь на носках, старинный марш свистать,Переглянуться с крохотным мальчишкой,Язык ему лукаво показать…Он поражен, он тянет мать за юбку:Смотри!А я, серьезно сжавши губы в трубку,Считаю фонари.От Триумфальной арки вдаль лучамиСтруятся светлые аллеи и дома.Плывут автомобили за плечами…Какая стройная густая кутерьма!Дыра metro. Газетчица в сторонке.Ныряю в пестрый вал.Какой-то хлыщ прилип губой к девчонке —И засосал.Афиши — лестницы — привратницы — афиши…В коричневые клетки влез народ.Вдали, как мак, глазок алеет в нише.Вперед!Горят огни, пылают краской губы,Переливаются с улыбками глаза,Вдоль стекол вьются провода и трубы.Качаюсь, как лоза…Солидный негр блестит в углу очками,Уткнув в газету маслянистый нос.Две девушки тихонько каблучкамиАккомпанируют мелодии колес.Где выйти? Все равно… Как загнанную лошадь,Одышка двинула на лестнице в ребро.Толкаю дверь: неведомая площадьИ серых сумерек густое серебро.
1924, апрель ПарижДва мира*
Нине Павловне Кошиц
Нет песен в городе! Нет благодатных звуков:Ни пенья птиц, ни шелеста кустов.Нестройный гам гудков, сирен и стуков,И под колесами зловещий гул мостов.Здесь не гремит густой орган прибоя,Здесь нет цикад — беспечных скрипачей,И только ветер, жалуясь и воя,Летит вдоль вывесок во тьме слепых ночей.Трамвайный лязг прорежет миг раздумья.Смолкает в сердце робкая свирель…На площади в копеечном бездумьеПод визг шарманки вьется карусель.На перекрестке средь кружка немогоИсходит воплем продавец шнурков,Да на реке, как мутный бред больного,С буксиров вьется ржавый хрип гудков.И лишь под аркою за будочным скелетомСлепой солдат с собакой визавиПоет простуженным, надорванным фальцетомО девушке, о счастье, о любви…
Но в том же городе над улицами где-тоСверкает зал, притихла зыбь голов…И вспыхнул звук, — он словно луч рассвета,Возносит песнь на крыльях горьких слов.Плывет мелодия, хрустальная услада.О старомодная, бессмертная мечта!Железная уходит ввысь ограда,Синеют дали. Боль и красота.В глазах банкира — грезы гимназиста,Седой военный лоб закрыл рукой,Худой конторщик с головою ЛистаК колонне прислоняется щекой.Пусть композитор спит давно в могиле,—Из черных нот, прерывистых значков,Воскресла вновь в непобедимой силеВолна любви и лучезарных снов…Дробятся в люстре светлой песни брызги,Колышется оранжевая мгла………………………………………………………………………И вновь на улице. Гудки — сирены — визги,Но над пальто — два радужных крыла…
1927 ПарижПлатан*
На улице холод и сизый туман.Внизу перед лавкой скучает платан…На голой верхушке болтается лист,И каждая ветка — как серенький хлыст.А ветер, слетая воздушной тропой,Сечет по коре дождевою крупой…Хотя бы один прилетел воробей!Угрюмое небо асфальта грубей,И дети, к стеклу прижимая носы,Проводят у окон пустые часы…Огонь электрический вспыхнул дугой —Сверкнули дождинки вдоль ветки нагой.На светлую лавку косится платан:Мальчишка в окне выбирает банан,Лукавая кошка, урча на огонь,Хозяйскую дочку толкает в ладонь.Гирляндой прозрачной лежит виноград,Над сыром краснеет пузатый томат…Так радостно дереву в уличной мглеСледить за уютною жизнью в стекле:Как будто оно в освещенном кругуКачает ветвями на летнем лугу,—Внизу на салфетке закуски стоят,И прыгают дети, и люди едят…
Но мимо по улице шел господин…Другие с собаками, он был один.С кривою усмешкой, хоть не был он пьян,Погладил он тихо продрогший платан.И вздрогнуло дерево в уличной мгле:Как будто бы сердце забилось в стволе,И стало так страшно средь улицы злойС далекой сверкающей башней-иглой.
1927 ПарижAllée des Cygnes*