Сатирикон*
Над Фонтанкой сизо-серойВ старом добром ПетербургеВ низких комнатах уютныхРасцветал «Сатирикон».За окном пестрели баркиС белоствольными дровами,А напротив двор АпраксинВпился охрой в небосклон.
В низких комнатках уютныхБыло шумно и привольно…Сумасбродные рисункиРазлеглись по всем столам.На окне сидел художникИ, закинув кверху гриву,Дул калинкинское пивоСо слюною пополам.
На диване два поэта,Как беспечные кентавры,Хохотали до упадуНад какой-то ерундой…Почтальон стоял у стойкиИ посматривал тревожноНа огромные плакатыС толстым дьяволом-балдой.
Тихий вежливый издатель,Деликатного сложенья,Пробегал из кабинета,Как взволнованная мышь.Кто-то в ванной лаял басом,Кто-то резвыми ногамиЗа издателем помчался,Чтоб сорвать с него бакшиш…
А в сторонке, в кабинете,Грузный, медленный Аркадий,Наклонясь над грудой писем,Почту свежую вскрывал:Сотни диких графомановИзо всех уездных щелейНасылали горы хлама,Что ни день — бумажный вал.
Ну и чушь… В зрачках хохлацкихИскры хитрые дрожали:В первом «Ящике почтовом»Вздернем на кол — и прощай.Четким почерком кудрявымПлел он вязь, глаза прищурив,И, свирепо чертыхаясь,Пил и пил холодный чай.
Ровно в полдень встанет. Баста!Сатирическая банда,Гулко топая ногами,Вдоль Фонтанки цугом шлаК Чернышову переулку…Там, в гостинице «Московской»,Можно досталь съесть и выпить,Поорать вокруг стола.
Хвост прохожих возле сквераОборачивался в страхе,Дети, бросив свой песочек,Мчались к нянькам поскорей:Кто такие? Что за хохот?Что за странные манеры?Мексиканские ковбои?Укротители зверей?..
А под аркой министерстваОколоточный знакомый,Добродушно ухмыляясь,Рявкал басом, как медведь:«Как, Аркадий Тимофеич,Драгоценное здоровье?» —«Ничего, живем — не тужим.До ста лет решил скрипеть!»
До ста лет, чудак, не дожил…Разве мог он знать и чаять,Что за молодостью дерзкойГрянет темная гроза —Годы красного разгула,Годы горького скитанья,Засыпающего пепломВсе веселые глаза…
<1925> <1931>
Сочельник в Пскове*
(Мираж)
Сугробы в дымчатой чалмеВстают буграми в переулке —И ветер, радостный и гулкий,Взвевает хлопья в сизой тьме. Дома молчат, Сквозистый садПушистым инеем окован…Закат, румянцем зачарован,Раскинул тихий водопад. Хрустят шаги. Вокруг ни зги.Снежинки вьются с ветром в лад.
Баржи на скованной ПсковеВ лед вмерзли неподвижной грудью.Шагай и радуйся безлюдью,Тони в морозной синеве! Гостиный двор Рядами норЗияет холодно и четко.Сквозь снег лампада рдеет кротко.Вверху — декабрьских звезд убор,— И белый пух Безмолвных мухВкось тихо вьется за забор.
А ветер, свежестью пьяня,Над башлыком кружит, бездельник.В окне сверкнул, дробясь, сочельник…Здесь — в этом доме — ждут меня. Горит лицо… В снегу крыльцо.Сквозь войлок — топот детских лапок.В передней груда шуб и шапок,А в зале в блестках — деревцо. Встряхнешь сюртук, Пожмешь сто рук —И влезешь в шумное кольцо.
О белоснежный, круглый стол!Узвар из терпких груш так лаком…Кутьи медовой зерна с маком,Висячей лампы частокол… Куда-то в бок Под потолокСтруится пар из самовара.В углу гудит-бубнит гитара,Краснеет докторский висок,— И томный бас Пленяет насПод самоварный говорок…
Но в зале плавною волнойВальс из-под клавиш заструился.Цуг пар вкруг елки закружился…В окне — лес перьев ледяной… Сквозь блеск свечей, Сквозь плеск речейСледишь, как вихрь гудит на крыше,И в сердце вальс звенит все тише,И кровь стучит все горячей… А за стеной, Как дождь весной,Ребячий говор все звончей.
Там в детской шумный, вольный пир.Как хорошо у тети Вали!Старушка-няня в пестрой шалиЕй-ей не страшный командир… Пьют чай, пищат, А в пальцах — клад —Игрушек елочных охапка.Стреляет печка — ей не зябко!Кадет, пыхтя, сосед оршад. Домашний кот, По кличке Жмот,Сел у огня и греет зад…
За елкой — темный уголок…Трещат светильни, пахнет хвоей.Телеграфиста с пухлой ЗоейСюда толкнул лукавый рок. Сейчас, сейчас Сей лоботряс,Хватив для храбрости мадерцы,К ее туфлям положит сердце,—Уж трижды крякнул хриплый бас… Дрожит слегка Ее рука…Я не завистник. В добрый час!
Но поздно… В милой толкотнеВ передней возишься с калошей.Двор спит. Склонясь под снежной ношей,Березка никнет в тишине. Разрыв постель, Шипит метель…Молчат пушистые часовни,Визжат раскатистые дровни.В безлюдном сквере стынет ель. Скрипят шаги. Вокруг — ни зги.Снежок заводит карусель…
1925, декабрь ПарижПасха в Гатчине*
А. И. Куприну
Из мглы всплывает яркоДалекая весна:Тишь гатчинского паркаИ домик Куприна.Пасхальная неделя,Беспечных дней кольцо,Зеленый пух апреля,Скрипучее крыльцо…Нас встретил дом уютомВеселых голосовИ пушечным салютомДвух сенбернарских псов.Хозяин в тюбетейке,Приземистый, как дуб,Подводит нас к индейке,Склонивши набок чуб…Он сам похож на гостяВ своем жилье простом…Какой-то дядя КостяБьет в клавиши перстом.Поют нескладным хором,—О ты, родной козел!Весенним разговоромЖужжит просторный стол.На гиацинтах алыхМорозно-хрупкий мат.В узорчатых бокалахОранжевый мускат.Ковер узором блеклымПокрыл бугром тахту,В окне, — прильни-ка к стеклам, —Черемуха в цвету!
* * *
Вдруг пыль из подворотни…Скрип петель в тишине,—Казак уральской сотниВъезжает на коне.Ни на кого не глядя,У темного стволаОгромный черный дядяСлетел пером с седла.Хозяин дробным шагомС крыльца, пыхтя, спешит.Порывистым зигзагомВзметнулась чернь копыт…Сухой и горбоносыйХорош казацкий конь!Зрачки чуть-чуть раскосы,—Не подходи! Не тронь!Чужак погладил темя,Пощекотал челоИ вдруг, привстав на стремя,Упруго влип в седло…Всем телом навалился,Поводья в горсть собрал,—Конь буйным чертом взвился,Да, видно, опоздал!Не рысь, — а сарабанда…А гости из окнаХвалили дружной бандойПосадку Куприна…
* * *
Вспотел и конь, и всадник.Мы сели вновь за стол…Махинище-урядникС хозяином вошел.Копна прической львинойИ бородища-вал.Перекрестился чинно,Хозяйке руку дал…Средь нас он был, как дома,—Спокоен, прост и мил.Стакан огромный ромаСтепенно осушил.Срок вышел. Дома краше…Через четыре дняОн уезжал к папашеИ продавал коня.«Цена… ужо успеем».Погладил свой лампас,А чуб цыганским змеемЧернел до самых глаз.Два сенбернарских чадаУ шашки встали в ряд:Как будто к ним из садаПришел их старший брат…Хозяин, глянув зорко,Поглаживал кадык.Вдали из-за пригоркаВдруг пискнул паровик.Мы пели… Что? Не помню.Но так рычит утес,Когда в каменоломнюСорвется под откос…
1926, март Париж«Мул за стеной соломою шуршит…»*