которого читалось, что он где-то далеко – в мире, где нет боли и бед, но мире несуществующем. Мир настоящий нес им боль и горе, и с этим нужно было жить, не сдаваясь, даже когда кажется, что все вокруг рушится.
В этом мире жила и сама Эви, но ей удалось сделать нечто невероятное, потрясающее – и все без чьей-либо помощи. Теперь этого никому не отнять.
– Эви, что ты здесь делаешь так поздно?
Она подняла глаза, увидев Ярдли Синклера, стоявшего на пороге двери, что вела в Большую Залу. Он увидел блокнот, в котором она только что делала последние записи. Оглянувшись, он закрыл за собой дверь и подошел ближе.
– А что здесь делаете вы? – спросила она, и он удивился ее беззастенчивой смелости.
– Мисс Франсес мельком показала мне эту комнату, но у меня не было времени рассмотреть здесь все как следует, и я решил взять что-нибудь почитать.
Он подошел еще ближе, и она быстро закрыла блокнот.
– Эви, а знает ли мисс Франсес о том, что ты проводишь ночи в библиотеке?
Она кивнула, не сдвинувшись с места.
– И о том, чем ты тут занимаешься?
Она вновь кивнула, но на сей раз медленнее.
– Да, с недавних пор. Когда огласили завещание.
Ярдли понял, что девушка не собирается никуда уходить, и пододвинул кресло, усевшись с ней рядом.
– Не возражаешь? – спросил он ее, смягчившись.
Она не возражала, и он протянул руку к блокноту.
– Можно взглянуть?
В голове Эви пронесся целый вихрь мыслей, ведь она была совсем юной и ничего не знала о том, как ведутся дела в этом мире денег и какому риску подвергаются все плоды ее труда еще до того, как о них узнает мисс Франсес. Ей казалось странным, что Ярдли пришел сюда глубокой ночью, будучи здесь впервые. Быть может, он страдал бессонницей, но, понаблюдав за ним на собрании общества, она заметила, каким любопытством горел его взгляд. Эви решила, что должна позаботиться о том, чтобы мисс Найт узнала все о реальной ценности всего, что было в ее имении, в надежде, что не совершит непоправимую ошибку.
Но также ей было известно, что Мими всецело доверяет Ярдли – а ведь девушка была без ума от ее ролей и знала, как живо та интересуется всем, что связано с Джейн Остен. Поэтому, после минутных колебаний, она отдала ему блокнот и с удовольствием смотрела, как тот со все возрастающим изумлением листает страницы.
– Господи боже… Эви!
В его глазах стояли слезы.
Она радостно улыбнулась ему.
Он засмеялся, вытер глаза платком с монограммой, и она тоже начала смеяться.
– Боже мой…
Он поднялся с кресла и провел пальцами по корешкам книг, стоявших на полке позади него.
– Это же ее книги… наверное, она читала их, когда работала над своими романами. Эти издания – это… это просто чудо! Невероятное чудо! И неужели до сих пор никому не было до них дела?
Наконец Эви встала со стульчика, и он вновь удивился тому, какой хрупкой она казалась.
– По словам мисс Франсес, ни ее отец, ни дед не интересовались Остен. Не понимали, к чему столько суеты вокруг ее имени.
Ярдли принялся перебирать страницы книг, понимая, с каким тщанием Эви трудилась над своим каталогом.
– Знаешь, Эви, ты, конечно, еще слишком юна, чтобы понять это, но ведь Остен после ее смерти перестали печатать. Отец Франсес, кажется, родился в 1860‐м, так? Тогда ее книги еще не были так популярны. Критики по-настоящему взялись за них лишь на рубеже веков. А первое эссе Брэдли[6] написал и вовсе в 1911 году.
– Знаю, знаю.
Он снова рассмеялся.
– Ну конечно, было бы глупо думать иначе.
Но самое интересное она оставила про запас. Взяла с полки огромную книгу, часть многотомного труда о германских языках, и раскрыла ее перед ним. Внутри, словно закладка, лежало пожелтевшее письмо со столь знакомым косым почерком.
У Ярдли перехватило дыхание.
– Это что, шутка?
– Я надеялась, что найду что-то еще, но оно оказалось единственным. Но очень важным. Из него многое становится ясным.
– Могу я прочесть его?
– Конечно. Оно целое – за все эти годы его никто не касался. Письмо осталось неоконченным, и она так его и не отправила. Должно быть, отвлеклась и забыла, куда его положила. Или… – ее голос дрогнул, – или у нее было совсем плохо со здоровьем, и ей уже неважно было все то, о чем она хотела в нем сказать.
Ярдли бережно раскрыл письмо, сел назад в кресло и принялся за чтение. Закончив его, он перевел дух. Это было величайшее из открытий за всю его жизнь – важнейшая находка для исследователей творчества Остен.
– Видишь дату? Шестое августа 1816 года. В этот день она закончила «Доводы рассудка». А, ну конечно же, ты и это знаешь, – вновь засмеялся он.
Эви села напротив.
– Кассандра жила недалеко, у какой-то родни, и все же Джейн ни секунды не собиралась ждать, чтобы сказать сестре то, что хотела. Представляете – только дописав эти невероятные последние главы, она сразу взялась за письмо! Это о многом говорит. О том, насколько она была невероятной…
– Как и об обратном, – уточнил Ярдли. – И все же какой настоящей и живой она теперь кажется…
Он перечитал письмо, обрывавшееся на половине страницы.
– Значит, Кассандра все же вмешалась в ее роман с тем незнакомцем, что жил у моря.
– Сестер у меня нет – только четверо невыносимых братьев, но как же крепко были связаны меж собой она и Кассандра! Словно у них была своя собственная, маленькая семья. Совсем как Джейн и Элизабет Беннет – друг для друга готовы на все, перед лицом самой страшной беды. Должно быть, Кассандре было проще – ее жених умер рано, и она была своего рода уважаемой вдовой, но каково было Джейн?
– Знаешь, – вслух размышлял Ярдли, – всегда считал странным то, что семья какого-то малознакомого мужчины, жившая в городке на побережье, сообщила Джейн, пробывшей там всего месяц, о его смерти. Должно быть, они вели переписку. Или в его семье знали, что между ними что-то есть. И все эти годы она винила Кассандру в том, что их роман оборвался.
Ярдли осторожно положил письмо на колени.
– Те годы, про которые ничего не известно. Все письма тех лет Кассандра уничтожила. Это факт. Но мы ничего не знали о том, почему она так поступила.
– Но теперь знаем.
– Теперь знаем, – согласилась Эви, радовавшаяся оттого, что Ярдли с такой горячностью поддержал ее.
– Так, значит, – он вернул