Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

Они проходят с запада на восток, с севера на юг. Они занимают центр. Иные образуют хребты. Хребты соединяются, пересекают друг друга. Здесь есть перевалы, спуски, снеговые вершины, и пещеры, и небеса. В этих горах и заключены небеса. Это и небеса Тао Юань-мина, и небеса Чжуан Чжоу, и небеса Кун-цзы, и небеса Цюй Юаня и Сыма Сян-жу, уроженца Чэнду, и Вана Янь-шоу, сына составителя „Чуских строф“…»

Я в эту ночь, едва успев прилечь,

Мгновенным сновидением забылся.

Да, то был сон!

Чудовищ-духов сонм…

Цзякутун попросил монаха пойти в комнату, где хранились свитки, и принести свиток в черном футляре, что лежит в самом углу, под вазой времен эпохи Западной Хань. И монах принес этот футляр с золотым драконом. Цзякутун попросил его извлечь свиток и прочитать эту «Оду о сне» вслух, что монах и сделал. Ода была прекрасна. И печальна. На героя во сне набросились чудища с хищными рыбьими и звериными пастями, хвостами, рогами, птичьими телами. Сперва они пытались вовлечь его в некий танец, но потом сочли, что он виновен в том, что преступил гармонию земли и небес. И они принялись его бить кулачищами, рвать и терзать кабаньими клыками, когтями. И все погрузилось в кровавый туман. И герой почувствовал себя рисом, пропущенным сквозь жернова…

Проснувшись, поэт дивится и вспоминает сновидения известных людей: Хуаню, князю цискому, приснилось что-то недоброе, а вскоре он стал сиятельным владыкой; древний царь У-дин, увидав плохой сон, обрел мудрого советника; Воителю-Царю во сне сказали, что срок его — девять лет, а он жил целый век; правителю цзиньскому Вэню приснилось, что он в сражении убит, а противников побеждал он и долго правил; Лао-цзы терзали демоны, а он стал божеством. И поэт заключает:

Выходит, мнимая беда

На деле предвещает благо,

Ну так и мне поверить надо

В успех свой, в долгие года![198]

«А вскоре поэт утонул при переправе через Сян, реку, которая и воспевается в „Чуских строфах“, но его небо не утонуло и продолжает излучать эти строки…» — сказал Цзякутун. Помолчав, он спросил, поглаживая нити белой броды и устремляя ясные старые глаза вечнозеленой горькой травы на монаха, как тот думает, в чем была ошибка его сверстника, жившего полтысячи лет назад?

Монахи монастыря Приносящего весну фламинго оживились и попросили Махакайю прочесть эту оду, если он ее помнит. Махакайя ответил, что помнит лишь начало и конец. Но и середину. И он это прочитал:

Но все же из последних сил

я токи жизни собираю,

То семя, что в себе растил,

побегом с шумом прорастает.

И разом нечисть впала в дрожь!

Тот, колченогий, ковыляет,

спеша подальше убежать,

Другой, окаменев от страха,

не в состоянье сделать шага,

Одни лишились дара речи,

те извинения лепечут,

Кто, вылупив глазищи,

мне в ноги кланяется низко…[199]

И снова верный ответ дал шраманера Кисалая:

— Смею сказать, что поэт, сравнивая свой сон со снами других, упустил из виду то обстоятельство, что беда его сна и преодолена была во сне, он проснулся победителем. И победа его была мнимая, предвещавшая не благо и долгие годы, а несчастье.

Монахи кивали, поглаживали свои бритые головы.

— Надеюсь, — сказал Махакайя, — все мы понимаем, о каких Костяных горах и таящихся в них небесах толковал Цзякутун.

— Он был последователем учения Дао? — уточнил Чаматкарана.

— Да. Но и не отвергал учение Кун-цзы и многое воспринял из учения Татхагаты. Для этого он и пил со мною вечнозеленые горькие травы.

— Не осталось ли у вас этой травы? — спросил кто-то из монахов.

Махакайя покачал головой.

— Нет. Но в Индии я видел такие же деревца и удивился, что ни монахи нашего учения, ни иноверцы, ни миряне, ни риши, ни правители, — никто не знает их целебной просветляющей силы. Поистине, я нес им послание чиновника — смотрителя Сада вечнозеленой горькой травы Хоя Цзю-юня, или, как он сам себя называет, Цзякутуна. И послание его таково. — Махакайя откашлялся: — Родниковый водоворот вечнозеленой горькой травы омывает склоны и вершины Костяных гор, унося сор заблуждений и тщетных желаний, пустопорожних страстей. И тогда небеса проясняются и блистают.

— Наставник, — подал голос шраманера, — позвольте спросить?

Махакайя и Чаматкарана взглянули друг на друга, и настоятель повел бровями над своими удивленными глазами, предлагая именно гостю дать разрешение, но Махакайя прикрыл глаза, не соглашаясь, и тогда Чаматкарана кивнул.

— Почему вы, почтенный Махакайя, говорили, что усы и борода Цзякутуна белые? Разве он старик?

— Да, — ответил Махакайя, — Цзякутуну тогда было примерно столько же, сколько мне сейчас. Или даже меньше. Но в моей памяти он иногда выступает стариком, а иногда господином зрелых лет. Таков был его странный облик. И мне кажется, будущее перерождение и проявлялось в нем. Ведь он не был приверженцем восьмеричного благородного пути. И значит, еще должен был вступить на него, скорее всего, в будущей жизни. И в ней он станет чистым старцем Вечнозеленой горькой травы. А может быть, этим старцем он уже был, но сбился с пути и снова на него возвращался.

Глава 26

Сунь Укун писал из своего захолустного Зайсана:

Бацзе! Продолжаю почитывать Пржевальского, и не только его, Аиша дала мне тут еще пару книг. И это тоже твой земеля и ученик, сподвижник Пржевальского — Петр Козлов. Теперь мне понятен твой запал — увидеть Персию и всякие иные земли. Ваша Смоленщина — земля странников. И как их свела судьба. Как нас с тобой, ну и со всей бандой толмачей. Козлов, тогда просто Петя, появился на свет в малограмотной семье, окончил шесть классов и хотел поступать в Виленский институт — на педагога. Но тут вышел облом, какие-то покровители умного парня так и не изыскали средств. И Петя плюнул да и поехал в Слободу на озере среди Поречских лесов Смоленщины. Там был винокуренный заводик, туда и поступил конторщиком. Не педагог — так конторщик. Наши родимые реалии и альтернативы. Ну не наши, а царской России. И тут из очередной экспедиции в Слободу явился Тибетский медведь. Так я его про себя называю. Что-то было в нем медвежье. Там они и встретились — путешественник и конторщик. Разговорились, и всё, судьба-то уж свершилась. Конторщик быстренько сдал экзамен за курс в реальном училище да и записался вольноопределяющимся в армию, потому как