Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

мнению некоторых ученых, оно означает вот что: Свернувшаяся в кольцо древность… И вот это кольцо развернулось и упало нам под ноги.

И один монах оступился и рухнул в щель этой развернувшейся древности. Мы вернулись и заглянули туда. Это была глубокая трещина. Дна ее мы не видели. Мирянин позвал несчастного. Но тот не откликался. Он исчез, действительно как блоха в складке великого тела. Сотворив наскоро мантру Возрождения Чистой земли: Намо ратна трайайа, намах арья-митабхайа татхагата-рате самьяк-самбудхая[204] — и так далее, мы пошли по льду. Ослы наши беспрестанно ревели, жалуясь на холод. Все-таки загонять этих животных на такие высоты было нельзя, и подарок правителя уже никого не радовал. То и дело приходилось заставлять бедных животных шагать. Они не хотели перепрыгивать даже через совсем узкие щели и оступались, попадая копытом в трещину, пока один из них не сломал ногу. Мы все услышали этот треск кости. И осел сразу заголосил так, что вершины и каменные стены тоже застонали, будто сотни лет только этого и ждали, пребывая в немоте. Посыпались камни… Но именно это несчастье спасло нас. Мы стояли вокруг орущего животного и не могли ничего поделать. Нам, монахам, нельзя было даже прервать его мучения, ибо все мы соблюдали обет ахимсы. Мирянин, звали его Тумиду, заявил, что ступил на путь учения Татхагаты и тоже не может прикончить осла. Осел все ревел, вращая налитыми кровью глазами. И мы молились, взывая к милосердию Авалокитешвары[205].

Иноверец скажет, что был услышан рев осла, а не наша молитва. И услышали рев западные варвары. Мы увидели их, сначала двоих, появившихся на растрескавшемся ледяном языке Пань-гу. Они были в меховых шапках, теплых сапогах, теплых куртках и штанах, заросшие бородой по самые узкие глаза, — но, как оказалось, бороды у них были не густые, а лица просто скрывали меховые воротники. Некоторое время они всматривались в нас, словно пытаясь удостовериться, что мы действительно живые люди, а не злобные духи гор. Мы перестали читать мантру Авалокитешвары, и только осел продолжал взывать. Мы смотрели на этих людей и ждали, в кого они превратятся. Но те оставались людьми. И медленно — слишком медленно! — приближались. Когда они уже были так близко, что мы смогли разглядеть их редкие бороды и воротники, смуглые лица с раскосыми глазами и широкие пояса с кинжалами, Тумиду к ним обратился. Но те ничего не поняли. Ханьского языка они тоже не ведали. Тумиду указал на осла и провел ребром ладони себе по горлу. Это они поняли и, подойдя к ослу, склонились над ним… Мы отвернулись. Голос осла пресекся. И наступила тишина, которая всем нам показалась блаженной. Но нам все-таки пришлось повернуться к ослу, чтобы стащить с него поклажу. Незнакомцы рассматривали нас с удивлением…

В этот момент Махакайя невольно посмотрел на удивленные глаза Чаматкараны, подумав, что у них они были такими же, только не столь широки и благородны. Удивление настоятеля Чаматкараны было какого-то высокого порядка. Это удивление контрастировало с его спокойным голосом, внушавшим большое доверие. Лицо Чаматкараны словно нарочно демонстрировало обуздание чувств. И Махакайя сразу проникся к нему доверием. На своем пути он встречал многих настоятелей, монахов, и лица, поступки, речи их не всегда свидетельствовали о том, что они далеко продвинулись в обретении четырех плодов — сротапанна, плод первый, означающий вступившего в поток; сакридагамин, плод второй, означающий вернувшегося еще один раз или вступившего в последнее перерождение; анагамин, плод третий, означающий непришедшего пребывающего в последнем перерождении; и архат, плод четвертый, означающий достигшего ниббаны. Настоятель Чаматкарана с высокими скулами и мудрыми удивленными вопрошающими глазами под черными густыми бровями, скорее всего, уже обрел третий плод. А сам Махакайя? Прикосновение к солнечной родинке во дворе монастыря словно воспламенило его. Это было похоже на переживание бодхи, просветления. А в Махаяне, большой колеснице, бодхи важнее даже ниббаны. Тогда как приверженцы Хинаяны, малой колесницы, ниббану ставят превыше всего и только к ней и стремятся.

Махакайя здесь во время самума как будто достиг давно желаемого. Или так ему казалось. Он еще не знал точно, что случилось. Но именно это новое состояние и отворило уста его памяти. Еще и доверие к Чаматкаране. Так много и подробно Махакайя еще никому не рассказывал о своем пути, ну, пожалуй, за исключением двух случаев. Первый — это девяностолетний, — а иные утверждали, что ему сто шесть лет, — мудрец и наставник в Наланде Шилабхадра, у которого монах учился несколько лет; и второй — Харша, правитель империи в Индии.

И здесь, в обители Приносящего весну фламинго, на холме, объятом свистящим пыльным дыханием степей и далеких пустынь, тек его рассказ.

— …Наконец эти двое в мехах указали нам путь и повели нас дальше. Но тут же остановились, увидев, что монахи уже не в силах тащить снятую с осла поклажу, и быстро вернулись к ослу, перевернули его вверх ногами, вспороли брюхо и в мгновенье ока ободрали. Потом положили на шкуру тюки, обвязали веревкой и сами потащили этот куль вниз. Шероховатый снег и лед шелестели, будто грубая и недолговечная бумага деловых документов. А может, это была гигантская кисть Пань-гу, выводившая иероглифы, и сами монахи, мирянин и два незнакомца были иероглифами на пористой плохой бумаге. И так длилась не известная еще миру история странствия за свитками и мудростью.

Только вряд ли Пань-гу был грамотен. Еще не всплыла в водах реки Ло черепаха со знаками на панцире. Но монаху часто представлялась эта незримая бамбуковая кисть из черной крысы в центре и заячьей шерсти вокруг, которую невидимый писец окунал в тушечницу с дхармами. И сам он повисал на кончике этой кисти. Как называлась его история? «Записки о буддийских странах», как у Фа-сяня? Или «Деяния…»? Тут Махакайя смутился. Разве могут его странствия равняться с землеописанием Юя? Великого Юя, устраивавшего землю и вписывавшего названия рек, гор, морей и озер на панцирь как раз той черепахи, всплывшей из вод реки Ло. «Юй гун» — так называется это сочинение, «Деяния Юя». Разве может это новое повествование равняться с «Трактатом о принципах земли», написанным более чем полтысячи лет назад учеными Бань Бяо, его сыном Бань Гу и дочерью Бань Чжао, в котором много сведений о Западном крае? Уж не говоря о «Каноне рек» Сан Циня, в котором описано более ста тридцати рек… А этого путешественника рек превзошел Ли Дао-юань, увеличив объем книги в сорок раз в «Каноне рек с комментариями».

Император минувшей династии Суй Ян-ди пожелал, чтобы чиновники по всей Поднебесной путешествовали и